Притворюсь твоей сестрой

– Ты яд, – срывается у него хрипло. Элай все так же стоит в расстегнутой рубашке, прислонившись к стене, будто без опоры не удержится. Грудь тяжело вздымается, и я со стыдом, смешанным с чем-то темным, замечаю темнеющий отпечаток своих зубов на его смуглой коже. – Отрава, которая сводит меня с ума. – Он делает шаг вперед, но я отступаю, натыкаясь на полку. – Рядом с тобой я просто перестаю соображать.

– Так не подходи! – огрызаюсь я, застегивая последнюю пуговицу с таким усилием, что вот-вот оторву ее. Я не смотрю на него, не могу, потому что знаю: если увижу его глаза сейчас, что-то во мне окончательно сломается. – И проблема решится сама собой. Навсегда.

Я резко распахиваю дверь кладовки, она с грохотом бьется о стену, и выбегаю в коридор. Пусто. Слава всем богам. Я несусь к своей комнате, не разбирая дороги, пару раз спотыкаясь на ровном месте, сердце выпрыгивает из груди, мешая дышать, мешая думать. Я хочу выкинуть парня из головы, стереть память о его прикосновениях, о его губах. Но Элай въелся в кожу и душу, в самое нутро. Теперь это часть меня, от которой не избавиться.

Глава 20

Врываюсь в свою комнату, захлопываю дверь и прислоняюсь к ней спиной, пытаясь отдышаться и унять дрожь в коленях. Но внутри все кипит черным, густым отчаянием. Мне нужно забыть Элая, выжечь его из памяти, потому что совсем скоро мне придется покинуть этот дом и забыть жизнь, которую я украла. Наши пути больше никогда не пересекутся, я разрушу его семью, его привычный уклад, все, что он знал. Только вот я не уверена, что хочу устраивать это громкое разоблачение на приеме. Мысль о том, чтобы вывернуть наизнанку все их тайны на этом празднике… Это кажется неправильным, жестоким, потому что слишком многим причинит боль, слишком многих сломает. И почему-то, о ужас, мне стало не наплевать на эту семью. На деда с его стальным взглядом, за которым скрывается пропасть боли. И на Элая… Особенно на него.

Не успеваю я перевести дух, как дверь распахивается без стука. Ко мне врывается Ролана, запыхавшаяся, с раскрасневшимися щеками. Ее лицо сияет, глаза горят, как у ребенка, увидевшего гору подарков.

– Зои, дорогая! Ты только посмотри! – Она хватает меня за руку, ее пальцы холодные и влажные, и тащит к выходу, не слушая возражений. – Весь холл и гостиная заставлены стендами с платьями! Дед расщедрился! Десятки платьев! Надо все примерить, сейчас же!

Она тянет меня за собой в коридор, и я безвольно следую, еще не оправившись от предыдущего потрясения, ноги будто ватные. Мы спускаемся в холл, и у меня перехватывает дыхание. Она права. Он похож на помещение дорогого бутика. Повсюду длинные стойки с вешалками, на которых висят шедевры портновского искусства. Безмолвные консультанты в строгих костюмах застыли по стойке «смирно». Ролана хлопает в ладоши, подбегает к одной из стоек и снимает платье цвета самой глубокой ночи, усыпанное сверкающими стразами, будто кто-то рассыпал по нему Млечный Путь.

– Видишь? Невероятно! – Ее голос дрожит от неподдельного восторга, в ее глазах – чистая, детская радость.

Я смотрю на эту взрослую женщину, которая радуется, как девочка, наряжающая куклу. И что-то во мне обрывается. Вся ярость, страх, смятение, горечь и эта новая, удушающая жалость вырываются наружу одним-единственным тихим вопросом:

– Я не могу понять только одно, – говорю я, и мой голос звучит глухо и чуждо в этом ослепительном, сияющем от роскоши холле. – Зачем ты это сделала?

Она замирает с платьем в руках, сверкающая ткань струится у ее ног. Ее улыбка медленно, мучительно сползает с лица, сменяясь полной животной растерянностью, а потом – леденящим душу, первобытным страхом. Ее пальцы разжимаются, и платье падает на мраморный пол бесшумным, темным облаком.

– О чем ты, Зои?

Я не отвожу от нее взгляда. Смотрю, как тень страха сменяется паникой, как ее пальцы судорожно хватают пустоту, где только что было платье. Внутри все сжимается в холодный, твердый комок. Я делаю шаг вперед.

– Я все вспомнила, мама… – говорю тихо, но уверенно. Я специально делаю ударение на последнем слове, вкладывая в него весь его вес.

Ролана резко мотает головой, ее глаза становятся огромными, почти безумными.

– Что?.. Что ты несешь, Зои? Я не понимаю… не понимаю, о чем ты! – Ее голос дрожит, в нем слышны и страх, и мольба.

Горькая, невеселая усмешка сама вырывается у меня. Какая же она актриса. Или… или она действительно не понимает? Но это вряд ли, я уверена в своих догадках, да и ее реакция говорит сама за себя.

– Передумала я мерить твои платья, – говорю ледяным тоном, который, кажется, замораживает воздух вокруг нас. – У меня внезапно пропал всякий интерес.

Я резко разворачиваюсь к лестнице, спиной чувствуя ее ужас. И почти бегу, уже не скрываясь, не таясь. Мне нужно побыть одной. И потом идти к деду. Пусть он решает, что делать. Прием, на котором мы планировали заставить преступника действовать, потерял свой смысл.

– Зои, подожди! – Ее крик летит мне вслед, жалобный и отчаянный. Она бежит за мной, шпильки цокают по полу. – Остановись! Ты не понимаешь, ты не в себе! Ты говоришь непонятные вещи!

Я не останавливаюсь. Влетаю в свою комнату, пытаясь захлопнуть дверь, но она успевает вставить ногу в проем. Дверь с силой бьется о ее лодыжку, раздается приглушенный стон, но она протискивается внутрь.

– Доченька, послушай меня… – Ролана хватает меня за запястье, ее пальцы обжигающе горячие. Ее лицо искажено гримасой ужаса. В глазах мелькает что-то дикое, решительное. – Ты должна успокоиться. Все будет хорошо, я обещаю. Не понимаю, что на тебя нашло. Может, позвать врача? Он даст успокоительное.

Я пытаюсь вырваться, но хватка стальная.

– Отстань от меня! – рычу я, пытаясь высвободить руку. – Я все расскажу деду. Оправдываться будешь перед ним, а я не хочу тебя видеть! Как ты могла?

В этот момент, когда наше молчаливое противостояние достигает пика, я чувствую легкое, почти невесомое прикосновение у самого затылка. Оно похоже на касание бабочки, или будто кто-то подул на мою кожу. Но за этим легким ощущением следует мгновенный, пронзительный укол холода, который впивается в мозг.

Мир перед глазами плывет, звук ее голоса, умоляющего и испуганного, удаляется, превращаясь в гулкий звон в ушах. Темнота накатывает стремительной, неумолимой волной, не оставляя ни шанса на сопротивление. Последнее, что я успеваю почувствовать, прежде чем сознание окончательно покидает меня, руки, которые подхватывают мое падающее тело. И в этой темноте нет ни страха, ни отчаяния, лишь горькое, ироничное понимание. Она все-таки добилась своего. Снова.

Ее голос доносится до меня сквозь нарастающую пелену, будто из-под толстого слоя воды.