Признания в любви кровью написаны

Он вздохнул и отошёл от бестолковых книг: к сожалению, им было нечего ему поведать. Оставалось единственное занятие — сесть на лестницу и, скрючившись, заняться рисованием. Хотя в голове было пусто, ни единой детали, что могла бы выпустить фантазию из клетки. Только голодный зверь боли, безжалостно поглощающий его сердце.

Грифель коснулся белого маленького листа и под напутствием умелых движений пальцев устремился вверх. После — направо. Потом — налево. Одной ломаной линией, не отрывая заточенного кончика от листа. Он не знал, что хотел нарисовать. Рука действовала, не повинуясь сознанию. По своей воле скользила по бумаге из стороны в сторону. Только иногда Ксавье пальцем второй руки растушёвывал некоторые углы, создавая тени.

Когда карандаш оторвался от листа, у него уже затекла шея от долгого сиденья без движения. Прохрустев с наслаждением шеей, ощущая, как непослушные позвонки встают на место, Ксавье опустил взгляд на получившееся творение. Он нарисовал Уэнсдей. Получилось изображение, которое он не мог бы назвать даже сносным, но интересное. Девушка в полный рост, созданная одной ломаной линией. Лицо вышло особенно забавным: но быстрая растушёвка пальцем скрыла эти оплошности.

Закончив растушёвку, он поднял руку над листком. И вне его воли пальцы дрогнули, как от удара током, а рисунок ожил: хмурая девочка из ломаных линий поднялась с листа, бросила на него пустой взор и спрыгнула на ступеньку. Оттуда, оглядываясь, побежала через весь зал. Возможно, она хотела ему что-то показать.

Ксавье не стал ей перечить: послушно шёл за ней, пока она не стала вдруг взбираться по стене. Вскоре фигурка установилась на раме какой-то картины, прямо под вентиляционным отверстием — весьма крупным, стоило отметить, — и стала нервно указывать на решётку.

— Что ты хочешь этим сказать? Я сомневаюсь, что смогу сейчас снять решётку и выбраться через вентиляцию. Да и сомневаюсь, что я помещусь.

Рисунок прищурился, но потом, пару секунд спустя, девочка вдруг завертела отрицательно головой и стала указывать рукой без пальцев наверх. Тотчас она спрыгнула с картины и помчалась обратно к блокноту, куда юркнула рыбкой. Но вместо неё на бумаге всё той же ломаной неразрывной линией оказалась сделана надпись: «БегиСпасайсяЗадохнёшься!».

Ксавье нервно вздохнул — и чуть не закашлялся. Воздух стал тягучим, горьким, царапающим горло и нос. Он не смог разобрать, был запах или нет. В основном: только невозможность нормально дышать…

Он бросил отчаянный взгляд на вентиляцию и тут же взлетел по лестнице наверх, надеясь на одно — что друзья отопрут проход и выпустят его, не решат, что он им врёт. Иначе до смерти оставалось совсем немного…

Секунда — и руки уже колотили по запертому проходу, а с горла срывались истеричные вопли:

— Аякс! Открой! Я задохнусь! Я к чертям тут умру! Открой! Пожалуйста! — с каждым словом дышать становилось труднее: горло выворачивало, накатывались приступы кашля, а нос жгло раскалёнными прутьями. — Открой же…

Глаза начала застилать чёрная пелена, но раздался стук, и проход стал открываться.

— Что тут у тебя?! — Аякс выглядел перепуганным.

— Ни разу тут не безопасно… — последнее, что он сказал, прежде чем всё ушло в пустоту.

Комментарий к Глава 26: Не дышать

Думаю, всё-таки я успокою всех паникёров и скажу, что Ксавье выжил)

========== Глава 27: Во сне и наяву ==========

Ксавье стоял на крыше, прижимаясь спиной к разделённому на две половины круглому окну. Он не помнил, как оказался там. Словно целую вечность уже пребывал в этом месте. Может, с самого момента сотворения мира. Единственное, что он доподлинно знал: находиться там — правильно. В полумраке безоблачных сумерек, когда уже почти всё небо потемнело, но у горизонта продолжал клубиться свет. И откуда-то падал снег, бесследно исчезая, так и не коснувшись земли. И воздух был прохладным, как в майский вечер.

А вокруг — музыка. Какая-то хорошо знакомая мелодия, чьё название почему-то вылетело из головы вместе со всеми воспоминаниями. Но одно он понимал отчётливо — эту мелодию, откликающуюся в душе, издавала виолончель. Та, что стояла прямо перед ним, ограничивая обзор на панорамы школы и леса. А за инструментом, спиной к Ксавье, сидела увлечённая маленькая фигурка Уэнсдей. На ней не было безвольно свисающих косичек, вместо них — сложная причёска, собравшая её локоны на затылке. А тело укрывал истинно роскошный чёрный наряд с полупрозрачным воротником. Вмиг Ксавье вспомнил — она уже одевалась так раньше. На злополучный вороний бал.

Он беззвучно хмыкнул и прошёлся вперёд, желая созерцать её выступление с другого ракурса. В профиль уже всё выглядело совсем иначе: полузакрытые веки, сосредоточенно опущенные аккуратные брови, почти не дышащий нос и укушенная нижняя губа. И умелые движения тонких рук, что создавали прекрасную мелодию.

Казалось, он вечно любовался ею, заслушиваясь прекрасной мелодией, но вдруг всё оборвалось: Уэнсдей скосила обозлившиеся глаза на него, и мелодия сбилась. Но она нахмурилась, отвела взгляд и, хотя больше не позволяла поднять себя смерчу творчества, завершила композицию.

Только когда она отложила смычок, Ксавье понял, что всё это время фиксировал её красоту на бумаге. На его левом локте лежал планшет с закреплённым на нём листком. Портрет Уэнсдей, нарисованный только простым карандашом.

Уэнсдей прекратила играть, но мелодия никуда не исчезла. Только тогда Ксавье и понял, что спал. Увлекательное сновидение…

— Я сплю, — хмыкнул он и заметил, что произнёс это в унисон с Уэнсдей.

Она нахмурилась сильнее и встала. Теперь, смотря на неё в анфас, Ксавье выронил рисунок наземь и просто залюбовался её хмурой и странной, но красотой, подчёркнутой нарядом с бала.

— Нечасто у меня бывают осознанные сны, — заметил он, улыбаясь ей.

Она сложила руки на груди. Ну почему она не могла хотя бы во сне не прятать свою по-особому добрую душу за всей этой показательной отстранённостью и злобой?

— А в моих снах нечасто кто-то заявляет, что он видит осознанный сон. Наверное, я сильно приложилась головой. Ну да, меня же до полусмерти замучил Тайлер…

Ксавье поморщился от нахлынувших воспоминаний. Даже во сне эта девочка доставляла ему боль своими словами… могла бы не напоминать о реальности. Вне неё, в этот прелестный вечер, ему не хотелось помнить об ужасах настоящего.

— Хотя бы тут ты цела…

— Или я умерла. Если это так выглядит загробный мир, то это весьма странно, — она осмотрелась и подошла ближе. — И почему именно ты тут?

— Это мой сон, — он ей весело улыбнулся, на что она лишь нахмурилась. — Не помню только, как заснул.

— Насколько возможно, что мы мертвы?

— Ты дашь мне понаслаждаться прелестным сном или нет, а, Уэнсдей? — Ксавье засмеялся и подошёл к ней ближе. Даже во сне Уэнс оставалась маленькой, так что приходилось к ней наклоняться.