Признания в любви кровью написаны

— A messager de loin contez vos nouvelles {?}[Пословица. Тому врать легко, кто был далеко.], — произнёс неуверенно Ксавье, а мама поджала губы, но не убирала ладони с его щеки.

— Ты ничего не знаешь, Ксавье, — она печально усмехнулась. — Я бы забрала тебя с собой в Европу ещё ребёнком. Но твоё место тут, когда моё — там.

— Так просвети меня, мама. Расскажи, почему я почти всегда жил только с отцом? Почему ты лишь обучала меня французскому, дарила подарки из Европы, а потом исчезала? — он совсем не знал, что чувствовать по отношению к матери, как вести себя с ней и что она из себя представляла. Ему было ведомо о ней не больше, чем какому-нибудь их знакомому. Хотя ребёнком он искренне её любил и помечал дни до её приезда карандашом в календаре.

— Винсент рассказал тебе, в чём мой дар? — спросила мама, всё не отнимая пальцев от его кожи.

Ксавье вспомнил, что мама никогда не имела с ним такого долгого прямого контакта. Даже когда обнимала его ребёнком, всегда осторожно, не касаясь кожи. Словно её пугали прикосновения, а вдруг перестали…

— Говорил, ты людей читаешь. Ничего больше.

— Я тоже экстрасенс. Мой дар — это проклятие. Мои умения чем-то схожи с умениями Уэнсдей Аддамс. Я вижу, когда касаюсь. Но только кого-то. И вижу всегда, — он в ужасе округлил от осознания глаза, попробовав спихнуть с себя руки матери, но не удалось. — Я сейчас читаю тебя, Ксавье. Я вижу всё… твоё прошлое и будущее. Я вижу твои мысли, — она хмыкнула и убрала руки.

Всё её тело задрожало и покрылось мурашками.

— Ты уезжала, чтоб не касаться нас, да? — он нахмурился.

— Касаться других экстрасенсов — это кошмар, Ксавье. Я хотела бы быть хорошей матерью… но какое горе, когда касаешься новорождённого, а видишь, как он умрёт. Или видишь его мысли из будущего.

— Так зачем тебе сейчас было меня касаться?

— Чтоб удостовериться, Ксавье. Что я увидела иное. Не то, что было, когда ты был младенцем. Твоё будущее изменилось. Как изменилось будущее твоего отца, когда ты родился, — мама склонила голову, сочувственно улыбнувшись.

— Ты не расскажешь, что увидела?

Она хохотнула.

— Конечно, не расскажу.

— S’il te plait {?}[пожалуйста (в значении просьбы, используется при обращении к человеку на «ты»)], мама, — Ксавье постарался взглянуть на неё с мольбой, надеясь, что она сдастся.

Но мама осталась непреклонной:

— Ma puce, я буду нема, как могила. И всё же… теперь я знаю всё, что надо. И я приду к тебе на помощь, когда она понадобится, — её губы дрогнули в ласковой улыбке. — Но одно я тебе скажу… твоя идея о песни сирены — не более чем домысел. Твои чувства настоящие. Honnetement {?}[честно].

Ксавье хотел ей что-то ответить, но пока раздумывал, она встала.

— Salut, ma puce. A la prochaine {?}[Пока, моя блошка. Ещё увидимся. *salut — это как «привет», так и «пока»], — и мама, не оборачиваясь, ушла.

Ксавье хотел пойти за ней, даже выскользнул из палаты, но в ярком свете белёсого коридора её следы затерялись. Он оглянулся — вокруг сновали только пациенты, да мелькали наряды медиков. Матери нигде в обозримых окрестностях не наблюдалось. Приняв поражение, парень вздохнул и вернулся в постель — большего предпринять ничего не мог.

***

К нему больше не приходили посетители. Только врачи иногда заглядывали и проводили всевозможные тесты. Под вечер он от скуки заснул, и только с утра ему рассказали, что его хотел навестить Аякс. Но, узнав, что он спит, друг ушёл.

Также поутру Ксавье обнаружил на тумбочке свой телефон. Разблокировав его, он изумлённо поднял брови: мессенджеры оказались преисполнены тысячами сообщений от друзей и даже преподавателей из Невермора. Среди списка сотен чатов с встревоженными друзьями Ксавье обнаружил и короткое послание от Донована Галпина: «Тайлер мёртв. Спасибо, Торп. И поправляйся». Прочитанное вызвало смешанные эмоции.

Больше всего сообщений отослала Энид — более сотни. Частично они состояли из пожеланий скорейшего выздоровления, а другая половина — из рассказов о её буднях в больнице. Она пожаловалась, что её прооперировали, но в будущем её ждала ещё одна операция. Также упомянула, что лечение будет долгим. Вплоть до полугода. Хотя она надеялась, что её принадлежность к оборотням позволит быстрее реабилитироваться.

Ксавье потратил половину дня, отвечая на сообщения. Это вызвало даже боль и рябь в глазах — пришлось отложить телефон, оставив часть чатов не просмотренными, и просто обессиленно лечь и глядеть в потолок.

— Как самочувствие? — спросила пришедшая медсестра.

— Хорошо. Но глаза устали от телефона, — признался Ксавье.

— Больше жалоб нет?

— Нет, всё хорошо, — медсестра кивнула и, кажется, собралась уйти, но он её окликнул: — Извините, а могу я проведать свою подругу? Уэнсдей Аддамс. Она лежит в коме.

Медработница остановилась у выхода, пожав плечами.

— Я спрошу и вернусь, — заверила она и ушла.

Ксавье просто закрыл глаза — сомневался, что ему позволят уйти далеко от своей палаты и проведать девочку в коме. Но не спросить он не мог — так на душе стало немного легче. И он почти провалился в сон, когда дверь в палату вновь распахнулась.

— Пошли, — донёсся голос медсестры.

Сон мгновенно ушёл, и Ксавье едва не вскочил с кровати от нахлынувших эмоций и энергии. Только внезапное головокружение и тлеющие в душе угольки страха замедляли движения.

Медсестра помогла ему сесть в коляску — идти самостоятельно наотрез запретила, — а после куда-то увезла.

***

Ему дали пятнадцать минут. Но три из них Ксавье потратил, топчась на пороге и боясь поднять взгляд на девочку, лежащую в одиночной палате в реанимации. Не глядя, прожигая зрачками лишь пол, он медленно стал приближаться. И смог поднять голову, только когда едва не врезался в койку.

Она была сама на себя не похожа — чересчур маленькая, едва больше половины постели. Из зеленоватой кожи, укрытой больничной одеждой — и даже не чёрной, — выглядывали разнообразные трубки, проводки и бинты. Почти всё тело оказалось перебинтовано. Под глазами и вокруг ноздрей пролегли болезненные фиолетовые, где-то почти чёрные, полосы. Безвольно приоткрытые губы казались синюшными, потеряли привычный насыщенный и живой оттенок, так раньше выделяющийся на фоне остальной бледности лица.

Единственное, что радовало — дышала Уэнсдей самостоятельно. Грудь медленно вздымалась и опускалась. Больше её с живым человеком ничего не объединяло. Даже ногти, обычно всегда окрашенные в чёрный, оказались нагими и обнажали нездоровые где-то жёлтые, а где-то чернюшные прореди.

— Ну вот зачем ты так? — спросил у неё Ксавье и обессиленно присел на стул, кем-то заранее приставленный к постели.

В голове скользнула мысль, что он и сам, вероятно, выглядел не намного лучше. Но в зеркало он уже давно не смотрел.

Вместо ответа — тихий стук какого-то прибора.

— Тебе бы уже очнуться… сильно долго спишь, — он облокотился о колени, а дрожащие пальцы соединил в замке. — Это уже начинает меня пугать, — продолжал Ксавье.

Но общаться с девушкой в коме оказалось слишком больно. Говорить ей что-то, а в ответ получать лишь странные звуки аппаратов жизнеобеспечения и полное отсутствие реакции на безжизненном лице. Хотя пару раз ему показалось, что её зрачки двигались под веками. А, может, и не показалось — тогда это было хорошим признаком, означающим, что вскоре у неё присутствовали шансы очнуться.