Про что щебетала ласточка Проба "Б"

– - Бдный, бдный человкъ! прошепталъ Готтгольдъ.

– - Да, правда, бдный человкъ! сказалъ старикъ,-- кто же бдне того человка, который не сметъ радоваться на своего ребенка, не сметъ назвать передъ цлымъ свтомъ своимъ то, что однакоже его, если только мы можемъ что либо на свт считать своимъ. Я не смлъ длать этого. Ульрика была страшно горда; она скоре умерла бы, чмъ вынесла тотъ позоръ, какимъ сопровождается нарушеніе брака. Я тоже былъ малодушенъ, малодушенъ изъ любви къ ней и къ нему -- моему бдному, доброму, доврчивому Адольфу; вдь я съ дтства любилъ его, какъ брата, и онъ вполн доврялъ мн и готовъ бы былъ спорить съ цлымъ свтомъ, что я лучшій, врнйшій другъ его. Такъ прошло два ужасныхъ года; Ульрика изнемогала въ жестокой борьб между долгомъ и любовью, въ которой она не смла признаться,-- и умерла. Держа въ своихъ рукахъ ея холодющую руку, я долженъ былъ дать ей клятву, что сохраню нашу тайну. Вотъ такъ-то я сдлался, и такъ навсегда и остался для своего ребенка и для своихъ внучатъ кузеномъ Бослафомъ. Они смотрли на меня немножко лучше, чмъ на стараго слугу, которому не хотятъ отказать, хотя онъ и бываетъ подъ часъ въ тягость; они заставляли меня разсказывать разные разности, когда бывали въ дух; когда у нихъ кто родился, то на крестинахъ стараго кузена Бослафа сажали за столъ, на нижнемъ конц; а когда везли кого нибудь изъ нихъ въ Рамминъ на кладбище, то ему позволялось хать въ послдней карет, въ случа если въ ней оказывалось лишнее мсто. Я вынесъ все это: вс эти безчисленныя оскорбленія и огорченія. Я думалъ, что мое самоотверженіе и любовь къ другимъ могутъ искупить то, въ чемъ я провинился когда-то передъ своею плотью и кровью; но проклятіе все еще лежитъ на мн: "Я никогда не видалъ, чтобъ праведный былъ покинутъ, или чтобъ смя его питалось подаяніемъ." Я не былъ праведнымъ, смя мое будетъ питаться подаяніемъ; я столько жилъ, что мн придется увидать и это.

– - Никогда! вскричалъ Готтгольдъ, вскакивая съ своего мста,-- никогда!

– - Что ты хочешь длать? спросилъ старикъ,-- дать ему денегъ? Скажи, куда двается вода, которую ты льешь между пальцами? Тоже самое и деньги въ рукахъ игрока. Я разъ принесъ ему вечеромъ деньги, скопленныя мной въ теченіи шестидесяти лтъ; это была не пустячная сумма, она состояла изъ арендной платы за два моихъ луга и пашни, съ процентами и процентами на проценты; на другое утро изъ всего этого у него не осталось ни гроша. Ты говорилъ мн давеча, что ты сталъ богатымъ человкомъ; можетъ-быть ты можешь дать ему еще больше. Чтожь, онъ возьметъ столько, сколько можетъ взять,-- а когда ужь больше нечего будетъ брать, онъ укажетъ теб на дверь и откажетъ отъ дому, какъ онъ сдлалъ со мной. Онъ очень хорошо зналъ, что я не пойду на него жаловаться, что я даже и не могу на него жаловаться; вдь не длать же мн было письменнаго документа, что я подарилъ то, что у меня было, своей правнучк!

– - А что же Цецилія?

– - Она настоящее дитя своей прабабки; она такъ горда, что не выкажетъ своего горя, а будетъ только потихоньку плакать. Знаю эти слезы издавна; они придаютъ глазамъ, которые проливаютъ ихъ по ночамъ на одинокую подушку, тотъ пристальный, полный страха взглядъ, какимъ она смотрла на меня, когда я посл этого встрчался съ нею -- впрочемъ это случалось не часто.-- Да куда же ты такъ спшишь?

Готтгольдъ вскочилъ съ мста.

– - Я ужь такъ давно, такъ давно ушелъ отъ нихъ.

– - А она ждетъ тебя, Готтгольдъ?

Старикъ положилъ ему руку на плечо; Готтгольдъ чувствовалъ, что онъ не спускалъ съ него своего проницательнаго взора.

– - Нтъ, сказалъ онъ,-- не думаю.

– - Оно и лучше, возразилъ старикъ.-- Довольно и одному человку пережить то, что пережилъ я. Когда же я опять тебя увижу?

– - Я хотлъ хать завтра рано утромъ; потомъ я еще заду сюда изъ Проры.

– - Ну, хорошо; она и безъ того уже такъ несчастна; чмъ скоре ты удешь, тмъ лучше.

XIV.

– - Чмъ скоре я уду, тмъ лучше! повторилъ Готтгольдъ, идя по темному лсу.-- Для кого? для меня? Моя судьба ршена. Для нея?-- что для нея въ томъ, останусь я или уду?-- Для него?-- если ему нуженъ не я, а только мои деньги, то зачмъ же онъ давно не сказалъ этого? Я ихъ часто ему предлагалъ -- можетъ быть не довольно ясно; у меня не доставало духу высказываться еще ясне -- мн казалось, что я этимъ какъ будто покупаю у мужа позволеніе, оставаться въ сосдств съ его женою. Отчего онъ не хотлъ взять у меня? Можетъ быть онъ не довряетъ моей искренности? Или онъ слишкомъ гордъ для того, чтобъ взять деньги отъ меня, именно отъ меня? А между тмъ -- кто же дастъ ему охотне моего? Вдь это единственное, что я могъ для нея сдлать. Можетъ быть только этого и не достаетъ для ихъ полнаго счастья; можетъ быть его любовь -- такого сорта, который цвтетъ подъ лучами благосостоянія и чахнетъ въ туман неудачъ и заботъ. Нельзя ли снова оживить эту увядающую любовь? Это возвратитъ румянецъ на ея щеки -- и она опять будетъ смяться тмъ счастливымъ смхомъ, какимъ смялась въ прежнее время.

– - Однако не блестящую же роль играю я въ этой семейной драм! но гд же и когда роль третьяго лица бывала блестяща и благородна? Бдный, бдный старикъ, что онъ долженъ былъ выстрадать! какъ онъ долженъ страдать теперь! Но онъ страдаетъ не невинно. Только ложь есть грхъ, правда -- никогда! Этотъ бракъ Адольфа Венгофа съ Ульрикой фонъ-Далицъ -- какъ произошелъ отъ лжи, такъ ложью и остался. Вдь она любила другаго! и вотъ является этотъ другой; она видитъ, что онъ все еще любитъ ее, какъ любилъ всегда; въ минуту упоенія, посл такой долгой муки, она предается любимому человку; она становится его женой передъ своей совстью, ей слдовало бы сдлаться тмъ же и передъ людьми. Двойная, тройная, тысячекратная ложь въ томъ, что она не сдлала этого,-- что одна эта минута, если бы даже она никогда и не повторилась, не заставила ее разорвать со старою жизнію и начать новую! Эта ложь преждевременно свела ее въ могилу, эту прекрасную, гордую женщину! а онъ...онъ, тщетно старался въ это безконечное время искупить свое преступленіе -- преступленіе противъ правды, которую онъ выгналъ у себя изъ дому и впустилъ вмсто нея ложь! О, божественный геній человчества, живущій въ свтъ правды, сохрани меня отъ грха, самаго тяжелаго изъ всхъ грховъ -- отъ лжи!

Въ проск, перескающей тропинку недалеко отъ опушка лса, вдругъ показалась темная фигура, въ которой Готтгольдъ, подойдя поближе, узналъ стараго управляющаго Мэллера; тотъ въ свою очередь поднялъ руки, крича:

– - Слава теб, Господи, такъ вы тутъ! Ну, сударь, задали же вы намъ страху!

– - Я задалъ страху? кому это? чмъ?

– - Вы! а то ктожь еще? Кому? да всмъ намъ, а больше всхъ нашей госпож, она просто съ ума сходитъ! А чмъ! вотъ теб разъ, хорошъ вопросъ! Я думаю нечего объ этомъ и спрашивать тому, кто въ эдакую страшную грозу, которая въ добавокъ идетъ къ морю, детъ въ какой-то лодчонк, величиною съ орховую скорлупку, Богъ знаетъ въ какую даль въ море,-- а старый дуралей Христіанъ глядитъ на это и думаетъ: "ну, любопытно же какъ-то онъ вернется назадъ", а самому, видно, вовсе не любопытно, потому-что онъ пошелъ себ преспокойно въ лсъ, переждалъ тамъ грозу и вотъ только полчаса назадъ прислалъ своего мальчика сказать, что лодки-то что-то не видать,-- чего добраго не случилось ли какого несчастія съ госпоиномъ?-- Господи, вотъ бда-то! Ну, и напугалась же, должно быть, наша госпожа! Вдь сейчасъ же прибжала и разослала насъ на поиски. Съ нашей госпожей нечего шутить, когда она разгорячится, какъ она ни добра вообще! И на насъ-то на всхъ напалъ страхъ; двое пошли въ Ралловъ узнать не занесло ли васъ туда, еще двое побжали въ Нейгофъ, а я шелъ было къ береговому дому, да хотлъ поговорить съ старымъ господиномъ, который конечно вернулся сегодня домой, что намъ длать. Госпожа сама хотла сюда идти, да я ее не пустилъ.

– - Гд же она теперь?

– - Да она должно быть еще тутъ на пол, отвчалъ Мэллеръ, указывая влво,-- я сейчасъ оттуда.

– - А давно ушли другіе?

– - Вмст со мной; пожалуй я еще могу вернуть ихъ.

Съ этими словами Мэллеръ вошелъ въ лсъ, громко клича по именамъ разбжавшихся слугъ, между тмъ какъ Готтгольдъ быстро пошелъ но тропинк, которая черезъ нсколько минутъ привела его къ опушк лса, гд въ открытомъ поле стоялъ старый букъ. Изъ-за большихъ темныхъ облаковъ, мсяцъ бросалъ на поле тусклый, неровный свтъ. Это была полоса ржи, съ которой сегодня свозили снопы. Нагруженная повозка только-что тронулась съ мста, дв другія еще нагружали; но, какъ показалось Готтгольду, работа шла довольно вяло, онъ слышалъ голоса работниковъ, объ чемъ-то оживленно говорившихъ между собой, и видлъ какъ они собирались маленькими группами тамъ и сямъ между копнами, которыхъ тянулись еще нсколько рядовъ у опушки лса. Готтгольду была очень непріятна мысль, что такую спшную работу прервали изъ-за него, или хоть только исполняли не такъ усердно. Онъ поспшилъ къ работникамъ. Цециліи онъ не видалъ, хотя могъ довольно ясно разсмотрть всю сцену; врно она уже вернулась домой.

Но когда онъ приблизился къ буку, то со скамейки, окружавшей могучій стволъ, поднялась чья-то блая фигура, сидвшая тамъ съ закрытымъ руками лицомъ, и испугавшаяся въ эту минуту быстро приближающихся шаговъ.

– - Ради Бога, Мэллеръ, вы ужь вернулись? Что онъ?

– - Это я самъ, Цецилія... милая, возлюбленная Цецилія!..

– - Готтгольдъ!

Она бросилась къ нему на грудь, онъ держалъ въ своихъ объятіяхъ ея мягкій молодой станъ, ближе и ближе прижимавшійся къ нему; ея нжныя губы дрожали на его губахъ въ долгомъ, трепещущемъ страстью поцлу.

– - Это вы? неожиданно послышался какъ разъ подл нихъ голосъ Карла Брандова.

Онъ точно выросъ изъ-подъ земли. Конечно за копнами не видно было какъ онъ подходилъ къ нимъ, тмъ боле что послдняя изъ нихъ стояла возл самаго бука, подъ спускающимися внизъ втвями. Но и подходящему могло быть видно въ этой темнот только свтлое платье Цециліи. Тмъ не мене Готтгольду слышалось въ громкомъ смх этого человка что-то странное, а въ его звонкомъ голос -- неслыханныя до сихъ поръ, отвратительно-крикливыя ноты, когда, размахивая, по своему обыкновенію, во вс стороны хлыстомъ, онъ кричалъ: "Я все слышалъ; вдь я всегда говорилъ, я всегда говорилъ: стоитъ мн только повернуться спиной, какъ сейчасъ же случится что нибудь такое, чего иначе ни какъ бы не случилось. Ужь я-то не допустилъ бы тебя бгать, такимъ образомъ, тмъ боле что я началъ уже перевозку ржи въ житницу. Вотъ штука-то будетъ, если опять пойдетъ дождь, а вдь похоже на это, да и завтра тоже должно быть будетъ дождь. Тогда вмсто житницы отправляй все это прямо на тотъ дворъ, гд мы собираемъ удобреніе. Раньше недли сюда никто не подетъ, а тогда все ужь погніетъ."

– - Ну нтъ баринъ, это вовсе еще не такъ худо, сказалъ Мэллеръ.-- У насъ и безъ того ужь нтъ мста въ житниц; мы сложимъ тутъ скирдъ и все пойдетъ какъ нельзя лучше.

– - Разумется, ты всегда все знаешь лучше меня!

– - Я хотлъ было класть его передъ житницей, но Генрихъ Шеель не хотлъ объ этомъ и слышать и сказалъ, что вы сами...

– - Такъ, опять я!.. какихъ бы тамъ глупостей ни натворили, а виноватъ я, скоты вы этакіе!

Готтгольду не въ первый разъ приходилось слышать, какъ Карлъ Брандовъ бранится съ своими рабочими, но никогда еще поводъ къ брани не былъ такъ ничтоженъ, а вина не лежала такъ очевидно на его сторон. Готтгольдъ самъ слышалъ, что, вызжая сегодня утромъ, онъ наказывалъ Генриху Шеелю, чтобы начинали возить со стороны лса. Не пьянъ ли онъ? Или ужь не видлъ ли онъ больше, чмъ хотлъ показать? Не вздумалъ ли онъ вымщать свой ревнивый гнвъ на невинныхъ людяхъ? Или, можетъ быть, это только прологъ, репетиція предстоящаго впереди объясненія, помощію которой онъ пытается усвоить себ тонъ обиженнаго и оскорбленнаго?