Про что щебетала ласточка Проба "Б"

– - А какъ назовете вы то, когда гости подвергаютъ такой безпощадной критик поведеніе хозяина дома въ присутствіи прислуги? и онъ указалъ на Рику, подъ надзоромъ которой другая служанка и грумъ Фрицъ убирали со стола стаканы и начали сгребать въ кучу разсыпанные по полу черепки.

Ассесоръ выпрямился.

– - Извините меня, пожалуйста, сказалъ онъ,-- вы были такъ любезны, господинъ Брандовъ, что предлагали мн возвратиться въ вашемъ экипаж... Мн очень жаль, что я отказался хать съ вашими гостями и долженъ теперь безпокоить васъ. Могу я разсчитывать на ваше общество, Готтгольдъ?

– - Конечно, если Брандовъ ничего не иметъ противъ этого.

– - Сдлайте одолженіе, располагайте мною какъ угодно.

Затмъ простились съ вжливой холодностью. Нсколько минутъ спустя легкій голштинскій экипажъ, привезшій за нсколько часовъ передъ этимъ обоихъ гостей, катился по тряской плотин, темною непогожею ночью. Генрихъ Шеель правилъ лошадьми.

XXI.

Было вроятно часовъ десять, а между тмъ, не смотря на то, что дло было въ половин мая и мсяцу слдовало уже взойти, на двор стояла такая же темь, какъ осенью въ безлунную ночь. Но осеннему завывалъ холодный втеръ надъ ржанымъ жнивьемъ, а зачастившій съ удвоенною силою, холодный, какъ осенью, дождь билъ въ лицо.

– - Закутайтесь хорошенько, сказалъ Готтгольдъ ассесору, безпокойно вертвшемуся на своемъ мст.-- Вы кажется очень разгорячились давеча?

– - Еще бы! вдь я цлый вечеръ не разстегивался, возразилъ ассесоръ,-- въ буквальномъ смысл слова не разстегивался изъ-за тхъ десяти тысячь, что у меня въ боковомъ карман. Хорошо еслибъ я могъ сказать то же самое и въ иносказательномъ, но все-таки -- объясните мн пожалуйста, любезный другъ, загадочное поведеніе Брандова. Вдь онъ все равно что выпроводилъ меня за дверь. А за что -- не понимаю! весь вечеръ мы были въ самыхъ дружескихъ, можно сказать братскихъ отношеніяхъ. Все между нами было улажно какъ нельзя лучше; десять тысячь -- сумма не маленькая -- онъ заплатилъ мн какъ есть до послдней копйки... вотъ въ чемъ главная-то загадка! Онъ говоритъ, что получилъ эти деньги отъ Вольнофа! Ужь не дурачилъ ли меня Вольнофъ? но зачмъ? Все это такъ темно, что я тутъ ровно ничего не вижу, какъ не вижу теперь своей руки, хоть и держу ее передъ глазами. Страшная темь!

– - Мсяцъ уже съ часъ какъ взошелъ, сказалъ Генрихъ Шеель.

– - Поэтому-то, конечно, у тебя и нтъ фонаря?

– - У господина фонъ Плюггена тоже нтъ.

– - А потомъ ты вообразилъ себ, что съ насъ будетъ и свту отъ твоей трубки, не такъ ли?

– - Обойдемся и безъ курева, баринъ.

– - Ну такъ и перестань; не могу сказать, чтобъ запахъ твоего тютюна особенно нравился мн.

– - Нашъ братъ не можетъ куритъ такого табаку, какъ важные, господа, сказалъ Генрихъ Шеель, выколачивая трубку такъ, что изъ нея посыпались во мрак искры, и кладя ее въ карманъ.

– - Не тотъ ли это малый, что везъ насъ сегодня сюда? спросилъ потихоньку ассесоръ.

– - Тотъ самый, возразилъ Готтгольдъ,-- и я посовтывалъ бы вамъ быть такъ же осторожнымъ какъ и давеча.

Но ассесоръ былъ не расположенъ слдовать совту Готтгольда. Хмль, прогнанный было сценой съ Брандовымъ, еще сильне разобралъ его на холодномъ ночномъ воздух. Онъ пустился ругать Брандова; онъ, видите ли, всегда заступался за него въ попечительномъ совт, безъ него ему уже годъ тому назадъ пришлось бы убраться изъ Доллана, Брандовъ обязанъ ему во всхъ отношеніяхъ -- и вотъ какъ отблагодарилъ его! Но теперь: баста! Ни дружбы ни протекціи -- ничего-то онъ отъ него не получитъ. Этотъ милый баринъ все еще у него къ рукахъ. Такъ ли сякъ ли, а аренду-то придется возобновить. На этотъ разъ Брандовъ конечно заплатилъ, но что ручается за человка, который, находясь въ такомъ сомнительномъ положеніи, навязываетъ еще себ на шею карточный долгъ въ пять тысячь талеровг? Стоитъ только ему молвить объ этомъ словечко въ попечительномъ совт -- и Брандовъ пропалъ. Ужь не воображаетъ ли Брандовъ, что попечительный совтъ такъ сейчасъ успокоится, какъ только онъ выставитъ ему на видъ своего рыжаго? За все-то у него отвчаетъ эта лошадь! Еще побда не за Брандовомъ, да неизвстно еще попадетъ ли онъ и на скачки-то, потому-что тамъ на этотъ счетъ куда строго. Вдь исключили же въ прошломъ году молодаго Клебеница даромъ что владлецъ маіората -- за то, что онъ заплатилъ карточный долгъ двумя сутками позже, чмъ слдовало. А чтобъ Редебасъ согласился оставить въ конторк Брандова дальше завтрешняго полудня эти пять тысячь, которыя онъ только-что у него выигралъ, такъ это куда сомнительно...

Замтивъ, что вс попытки остановить словоохотливаго ассесора остались бы втун, Готтгольдъ былъ почти радъ, когда, пролепетавъ нсколько несвязныхъ словъ, этотъ послдній вдругъ замолкъ и прислонившись въ углу экипажа, погрузился невидимому въ отрезвляющій сонъ. Готтгольдъ покрылъ ему ноги еще своимъ собственнымъ пледомъ, поднялъ ему вверхъ воротникъ плаща, и устремивъ глаза во мракъ, погрузился въ размышленія. И для него тоже поведеніе Брандова было непостижимо. Что могло бы побудить его оскорбить такимъ образомъ ассесора, тогда какъ у него было столько причинъ дорожить его расположеніемъ. Ужь не былъ ли пьянъ и онъ? но въ такомъ случа это опьяненіе овладло имъ внезапно и приняло чрезвычайно странный видъ -- видъ ненависти, прикрывающейся холодною вжливостью. Или все это поднялось изъ-за него? можетъ-быть Брандову до такой степени хотлось выжить врага изъ дому, что онъ ршился даже поплатиться за это дружбой вліятельнаго человка. Это было такъ по человчески просто, такъ мало похоже на холодно разсчитывающаго человка -- но если это не опьяненіе ищущее себ выхода въ буйств, не нависть стремящаяся удовлетворить себя -- то что же это такое?

А если это ненависть, которая хочетъ удовлетворить себя во что бы то ни стало? если эта ненависть относится столько же и къ ней, какъ къ нему, можетъ статься къ ней даже больше чмъ къ нему? Если этотъ ужасный человкъ хотлъ избавиться отъ всхъ, чтобы вполн дать волю своей бшеной ненависти, роскошно насладиться ужасной местью?

Готтгольдъ приподнялся съ мста, изъ груди у него вырвался громкій стонъ; потомъ онъ опять опустился въ глубину экипажа, браня себя, зачмъ онъ вызываетъ такіе страшные призраки. Вдь это-то ужь изъ всего самое невроятное! Какое бы средство онъ ни употребилъ вчера ночью, чтобы сломить гордость этой гордой женщины -- онъ побдилъ, онъ можетъ быть доволенъ. А если онъ и не доволенъ -- вдь онъ, хитрый, зналъ теперь тайну длать золото; а какъ скоро онъ можетъ опять придти въ такое положеніе, что ему понадобится прибгать къ этому искусству -- это показалъ сегодняшній вечеръ.-- Куда двается вода, которую ты льешь между пальцами? куда двается золото, что ты даешь игроку? Да, кузенъ Бослафъ былъ правъ!

Но чмъ больше Готтгольдъ старался убждать себя, что вс эти ужасныя вещи невроятны, даже совсмъ невозможны, тмъ явственне вставали он передъ его глазами. Онъ видлъ, какъ тотъ крадется къ ней въ комнату, тихонько отворяетъ дверь и проскользаетъ къ ея кровати. Боже мой, что это? онъ явственно слышалъ какъ кто-то, съ выраженіемъ смертельнаго страха въ голос, кличетъ его по имени...

Это не боле какъ обманъ его напряженныхъ чувствъ; просто какая нибудь сова слетла съ башни, и не слышно пронесясь надъ самой его головой, закричала съ испуга. Это, или что нибудь въ такомъ же род.

Безъ сомннія; но только фантазія тмъ не мене усердно продолжала свою ужасную игру; изъ протяжныхъ завываній бушующей надъ пустошью бури, изъ шелеста дроковыхъ кустовъ по сторонамъ, изъ скрипа съ трудомъ подвигавшагося экипажа, изъ фырканья выбивавшихся изъ силъ лошадей, она рождала призрачные звуки, слагавшіеся въ страшныя слова,-- звуки и слова, какіе могутъ только шептать т привднія, что выскользнули изъ срочорнаго сумрака каменныхъ глыбъ, по правую сторону экипажа, на пригорокъ, или т что носятся тамъ внизу на лво въ непроницаемомъ мрак надъ холоднымъ болотомъ.

Дорога уже нсколько времени шла въ гору, Готтгольдъ разсчитывалъ, что они уже на самомъ верху, какъ вдругъ лошади захрапли и остановились.

– - Это что такое? спросилъ Готтгольдъ.

Генрихъ Шеель отвчалъ только двумя свистящими ударами кнута, лошади тронулись съ мста, но сейчасъ же опять остановились, храня безпокойне прежняго и пятясь, такъ что экипажъ подался нсколько назадъ, внизъ.

– - Проклятыя клячи! вскричалъ Генрихъ Шеель по правую сторону экипажа.

– - Тебя спрашиваютъ или нтъ? Что тамъ такое? вскричалъ Готтгольдъ, приподнявшись съ мста.

– - Да ровно ничего, прокричалъ Генрихъ,-- сидите спокойно. Проклятыя клячи! чуточку бы только понатужиться! а вотъ я подсоблю имъ! сидите спокойно, мы сію же минуту будемъ на верху. Ахъ ты, проклятый кнутъ!

Генрихъ, хлеставшій до сихъ поръ, какъ сумасшедшій, лошадей, вдругъ куда-то исчезъ; испуганныя лошади сдлали еще скачка два впередъ -- вдругъ экипажъ нагнулся на бокъ налво -- больше и больше -- какъ молнія мелькнула у Готтгольда мысль, что если экипажъ опрокинется, онъ скатится на шестдесятъ футовъ внизъ въ болото -- онъ положилъ уже руку на спинку экипажа, чтобы спрыгнуть направо... А товарищъ-то? онъ не желаетъ спастись безъ него. Но ассесоръ лежитъ какъ убитый, не не шелохнется. Онъ схватилъ его, чтобъ броситься вмст съ нимъ изъ экипажа. Поздно! Глухой трескъ, шумъ, словно разверзлась сама земля, чтобъ поглотить разомъ и и экипажъ и коня и человка,-- свистъ и завываніе втра въ ушахъ -- страшный ударъ, паденіе, скатываніе, толчокъ, а тамъ -- все миновалось.