Профессия – лгунья

Я завороженно слушала их.

— Ты что! — сказала я, будто оправдываясь сама перед собой, — Я этого не сделаю!

— Позвони этому Хисащи, — продолжала Татьяна, — скажи плачущим голосом: «Я так одинока в этой стране, и есть только один человек, кто поддержал бы меня. Это вы, Хисащисан. Только в вашу помощь я верю. Через месяц мне уезжать домой, и так грустно осознавать, что мы потеряли любовь. Я всё время думаю о вас. Я очень хотела вас забыть, но не смогла».

— А под конец желательно заплакать, — радостно добавила Алевтина.

— Верно, — согласилась Татьяна, — Но ты сама должна поверить в то, что любишь его, чтобы заплакать. Иначе ничего не выйдет.

Я покачала головой в знак несогласия. Всё ещё пыжилась, сама перед собой хотела быть возвышенной и утончённой. Но моё гнусное, злорадное, запрятанное далеко внутри «я», которое давно уже просилось наружу, ликовало от предвкушения ситуации, которую описала Татьяна. Я уже знала точно, что так и сделаю, но продолжала малодушно повторять:

— Нет, прекратите, я не хочу этого слышать.

Но они видели, что я напряжённо внимаю каждому их слову, и с каким-то злым задором продолжали мне поэтапно объяснять, что нужно делать.

— Когда ты будешь отмечать в клубе свой отъезд, ты скажешь этому Хисащи: «А я никогда не любила тебя. Просто зарабатывала деньги. Спасибо тебе за твои траты». Ты увидишь, как его перекосит! Ты так будешь злорадствовать! Это будет настоящая победа! Большего кайфа я в своей жизни не испытывала. Я разорила одного богатого урода, который думал, что он царь и бог. А когда он мне на счёт перечислил почти всё, что у него было, я перед посадкой на самолёт сказала: «Прости, я тебя разлюбила. Замуж я за тебя не пойду». Так и хотелось сказать: «Ну так что, старая развалина? Кто теперь царь и бог?». Ох, хорро-ошее было время, — сказала Алевтина со злобной ностальгической улыбкой.

XXXVII

В этот же вечер я позвонила Хисащи. Он не взял трубку, но через несколько часов перезвонил:

— Что ты хотела? — сказал он с вызовом.

— Я тебе нужна?! — интонации у меня были такие, будто я спрашивала: «Чего привязался?».

«Нет, не так, надо унять спесь, унять спесь», — диктовала я себе.

Хисащи молчал, раздумывал.

— Нет, не нужна, — ответил он, наконец.

— А, ну ладно, пока, — наигранно-беспечно сказала я и бросила трубку.

На следующий день Хисащи пришёл в клуб и отозвал меня в сторонку.

— Надо переговорить, — сказал он. И хотя он не был выше меня, он задирал голову кверху и смотрел на меня сверху вниз так, будто я была гораздо ниже его.

— Не могу больше жить без вас, — сказала я невпопад. По плану это надо было в конце говорить. Я старалась не моргать, чтобы появились слёзы, но попытки всплакнуть были тщетными.

— Ты скучала по мне? — продребезжал довольный Хисащи своим старческим голосом.

— Да, очень скучала. Не могу вас забыть, — оттарабанила я, как в школе мы читали зазубренные стихи, смысл которых нам был неясен.

— И ты даже любишь меня? — он смотрел на меня выпученными глазами.

— Да, теперь поняла, что люблю.

— И я нужен тебе?

— Да. Очень нужен, — я пыталась ворковать, но получалось по-прежнему топорно.

У меня всё вылетело из головы. Я не могла больше ничего придумать.

— Ну, мне тебя, конечно, жалко. Но у меня уже любовь с Лизой, — сказал он высокомерно и выжидательно посмотрел на меня.

— Да, да. Я поняла. Не знаю, как я переживу всё это, — сказала я дрогнувшим голосом и пошла в глубь зала.

Он поймал меня за руку:

— Подожди, Лиза дорога мне, но ты — самая дорогая. Пошли, я куплю тебе платье. Но Лиза должна всё видеть, — он никак не мог определиться, каким ему надо быть. То говорил гротескно-надменно, то вдруг становился глупо-кокетливым.

Он подозвал Ольгу.

— Ну, вот видишь, как хорошо, — сказала она мне с натянутой улыбкой, — он будет нас обеих одевать.

— С вашего разрешения, — пропищала я дурным голосом и сделала реверанс. Ольга со вздохом закатила глаза и отвернулась.

— Лиза, ты должна идти с нами, чтобы верить мне, что у меня с ней ничего нет, — сказал он ей с опаской.

— Действительно, вдруг я прямо в магазине потеряю контроль и изнасилую его от избытка страсти, — сказала я Ольге.

Она засмеялась.

— Что-что?! — напряжённо проговорил Хисащи, — Не говорите по-русски!

Он выбирал мне платье, а я следила за каждым его движением и трусливо мечтала: «Я могла бы сейчас швырнуть это проклятое платье. Я могла бы плюнуть в эту мерзкую морду. Я могла бы… Могла бы, но не могу. Ах, если бы нашлась отважная самолюбивая женщина, которая не падёт, не станет торговать душой в обмен на грязные деньги. Нашлась бы хоть одна единственная из бесконечных эшелонов жалких продажных бабёнок, которая не станет малодушно переворачивать всё с ног на голову и называть поражение — победой, полное самоуничижение — превосходством, а просто и легко, со здоровым чувством личного достоинства скажет без истерик, а со спокойной улыбкой: «Старый самодур, ни над чем не властны твои деньги». Всё это болезненно ворочалось в моей трусливой душонке, но я молча стояла и хлопала пустыми коровьими глазами, пока он покупал мне платье.

— А завтра, — Хисащи вдруг сделался загадочным, — Мы втроём поедем на дохан, и это будет сказочно!

После работы мы с Ольгой молча пили зелёный чай. Она подняла на меня усталые глаза:

— Помнишь, какими детьми мы сюда приехали, — сказала она глухо.

— Может, мы не так безнадежно плохи? Может, мы не скурвились? У нас голуби на балконе птенцов вывели. Мы любуемся ими. Мы кормим их, — сказала я с надеждой.

— Ой, Саша, вспомни фильмы про маньяков, которые четвертуют своих жертв, а со своих любимых зверушек сдувают пылинки. Вот так и мы, — проговорила она со вздохом.

Утром Хисащи приехал за нами.

— Мы едем на Фудзияму! — сказал он величественно-надменно.

Ольгу он усадил на переднее сиденье рядом с собой, а мне бесцеремонно кивнул:

— Садись сзади.

Теперь он был неотразимым мачо, а я — безответно влюблённой курицей, волочащейся за ним. Он взглянул на Ольгу масляным взглядом, обмусолил ей руку и посмотрел в зеркало на мою реакцию. Меня тошнило, но я взглянула на него с невозмутимо-холодным выражением. Он нервно заёрзал на сиденье и стал с двойным усердием обсасывать ей руку. Ольга смотрела на него сладко-томными глазами и приторно хихикала.

Он достал из кармана коробочку и вручил Ольге кольцо.

— Ах, как красиво, Хисащисан!

— Нравится? — задребезжал он пискляво, как осипшая алкоголичка.

— Да, да! Очень! — надрывно прошептала она и благодарно-стеснительно хохотнула.

— Не поняла! А мне?! — сказала я требовательно. Всё было так, будто мы играли в сказке «Морозко». Ольга играла роль скромной падчерицы, запуганной мачехой. А я была наглой избалованной дочкой.

— Нет, у меня подарок только для Лизы, — сказал Морозко.