Профессия

А может... ни к тому, ни к другому. Может, просто девочка. Мои предчувствия могут и обманывать. Такое уже бывало – и я не очень-то им доверяю.

День измотал напряжением, и ночь продолжает изматывать. До меня доносится всхлипывание. Укрывшись с головой, уткнувшись лицом в подушку, Иванна плачет о том, что не хочет умирать молодой, не хочет считать эти последние дни и прислушиваться к тиканью невидимых часов. О том, что совершила когда-то ошибку. О том, что есть необратимые поступки и неотвратимое возмездие. И о том, что не верит в ангелов-хранителей.

Я предпочел бы не слышать ее плача. И я уверяю себя, что не слышу его. Я не умею утешать. И пока еще не сделал ничего такого, что могло бы утешить ее хоть немного: ничего не нашел, ничего не решил.

Говорят, это будет очень холодное лето. Не холоднее, конечно, чем была зима, но очень-очень холодное. Я стискиваю зубы и сжимаю кулаки, представляя этот коварный летний холод. Хорошо бы сбежать вместе с Иванной на Кипр, или на Бали, или на Канары. Хорошо бы сбежать вместе с Иванной – из этой темной квартиры, от этого плача – на светлый, залитый солнцем остров. На пуленедосягаемый, невзрываемый остров...

Я снова влип в такое дело, от которого сжимается сердце. Я сам готов уткнуться носом в подушку и оплакивать свое безрадостное существование.

Но я не сделаю этого.

Я мужчина.

28. ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

Утром она вообще не смотрит в мою сторону. Может, решила для себя что-то важное. Может, она решает для себя что-то важное каждое утро, а к вечеру заходится в рыданиях.

Я тоже напряжен и спешу расстаться с Иванной, но она, словно угадывая мою тревогу, вдруг приглашает меня войти в офис. Я кошусь на стрелки часов и вхожу. Сажусь в кресло для посетителей в ее роскошном кабинете. Вижу перед собой успешную, известную VIP-персону.

– Мы редко видимся... в нормальных условиях. При дневном свете, – усмехается она, по-прежнему избегая моего взгляда. – Я хотела бы... поговорить с тобой, Илья. То есть нет, не поговорить. Я не хочу, чтобы ты отвечал мне, спорил, противоречил, чтобы ты вообще как-то реагировал на мои слова. Не хочу услышать даже «да» или «нет» в конце... Кофе?

– Отвечать?

Она снова криво усмехается, словно морщится от резкого ветра. Жмет кнопку для вызова секретаря.

– Два кофе.

Сима приносит чашки и сахар. Кивает мне жизнерадостно – давно не виделись. Иванна провожает его взглядом и говорит, глядя в чашку кофе, словно гадая на кофейной гуще растворимого «Якобса»:

– Я вдруг подумала о том, что это дело, которое перешло мне от отца, не должно остаться без присмотра потом... Это довольно успешный бизнес, слаженная команда, компания, которая и без меня будет продолжать свою работу и будет процветать. Я бы могла уже иметь взрослого сына... ну, почти взрослого, который подхватил бы наше дело, дело нашей семьи, дело Слуцких. Но у меня нет сына, нет дочери, и меня уже почти нет. Мне жаль оставить все... постороннему человеку, Орлову... или кому-то другому... мне это обидно. Ты мало знаешь дела этой компании, ты не «настоящий юрист», но я оставлю это все тебе. Сегодня же я оформлю все необходимые бумаги. Твоего ответа не требуется. Мне все равно, будет ли это наследство подарком для тебя, проблемой или обузой. О ночных разговорах – забудь. Ночь – не лучшее время для здравого смысла. Но при свете дня я могу рассуждать целиком здраво.

Я молчу. Прячу взгляд. Ответить нечего. После такого заявления я – в первую очередь – должен быть заинтересован в ее смерти.

– А все остальное? «Опель»? Квартиру? Твое состояние?

– Хочешь все?

– Конечно.

Теперь и она от удивления не находит слов.

– Наверняка, у тебя еще есть драгоценности. Акции. Счет в Швейцарском банке.

– Есть. Ты хочешь это все?

– А кому ты это оставишь? Платья, косметику... вот этот пояс, прошитый серебряными нитями? Белье?

– Прекрати!

– Завещай это мне! Почему нет? А я обеспечу тебе пышные похороны! По крайней мере, это я могу тебе гарантировать!

И снова ее лицо искажают судороги рыдания. Она прикладывает руку к глазам. Пытается сдержаться из последних сил.

– Уйди...

Я остаюсь неподвижным.

– Выйди! За что же ты мучишь меня? Мне и без того... и без тебя... я не могу...

Отрывает руку от лица.

– У меня впереди рабочий день. Меня ждут люди. Уйди!

И всматривается в меня пристальнее. Стою, глядя ей прямо в глаза. Пожалуй, я несокрушимая скала, выросшая в ее кабинете.

– Ты плачешь?

Она подходит и стирает своей крошечной ладошкой слезу с моей щеки.

– Плачешь. Мучишь меня и сам плачешь. И себя мучишь тем, что не можешь мне помочь. Глупый мальчик...

Боль – всего лишь иллюзия. Иллюзия того, что в этот миг ты теряешь то, что тебе очень дорого. Никакой боли нет. Ничего не дорого. Все проходит и все можно пережить... Но в этот момент адски больно...

А раньше мне было очень больно из-за Эльзы. И вот – история Эльзы для меня закончилась, и теперь мне так же больно, если не больнее, из-за другой женщины. Зачем же тогда была та боль? И зачем эта?

– Илья, ты хорошо себя чувствуешь?

– Вполне.

Я выхожу – оставляю за собой успешный бизнес, слаженную команду, дело Слуцких. Это чужой бизнес, чужая команда, чужое дело. Но она – она не чужая мне...

Гарри ждет меня по другому адресу. Перезванивает и сообщает новые координаты. Вот так и откажись от мобильной связи – рискуешь остаться навсегда вне зоны доступа.

Встречаемся в квартире, ничем не похожей на офис. Обстановка – обычная, но не жилая.

– Пиво будешь?

– Нет.

Он вручает мне несколько листов, пропечатанных мелкими буквами.

– Гарри, – я опускаюсь на табурет на кухне. – Я это прочту, спасибо. Но ты... расскажи мне, что там. Расскажи сейчас, кратко... У меня было тяжелое утро, я ничего не соображаю.

Гарри поправляет очки и достает из холодильника две банки пива.

– Ты влип в мрачную историю, – говорит просто, забыв о своем подчеркнуто отстраненном «вы». – И если она связана с этой Энжи, то дна у нее не видно.

Я откупориваю пиво.