Профессия

– Знаешь, кем была эта девочка?

Я молчу.

– Сегодня в кафе «Восток» была убита Анна Джамандиева, дочь чеченского командира, погибшего около пяти лет назад под Грозным. И знаешь, кем она была? Она была их карающим мечом, действовала четко по заказу. На ее счету...

– Откуда ты это знаешь?

– Мне организовали встречу в Чечне с Даудовым, другом ее отца. Он не подпускал к себе никого из прессы. Но я же не российский журналист, я добилась встречи с ним – он был очень вежлив и рассказал мне много такого, о чем я должна была молчать. Он рассказал мне это просто, не для печати, а для «правильного представления вашего народа о нашем народе», как он выразился. В том числе и о судьбе Анны. О том, как погиб ее отец, о том, как ее тренировали, какую подготовку она прошла. Даудов сказал тогда, что она обязательно отомстит за смерть своего отца. Не знаю, за кем приехала она сюда, но, значит, она выполнила свое задание, и ее жизнь оборвалась...

– То есть они сами планировали ее убрать?

– Ты же знаешь, что для них человек – звено в цепи общего дела. Каждый выполняет свою функцию. Не больше. Тогда мы не говорили с Даудовым ни о чем конкретном, и уже не поговорим. Он был убит совсем недавно, на Родине. Его больше нет, нет Анны. И теперь я могу опубликовать этот материал.

Я молчу. Пытаюсь понять, как Соня оказалась на месте убийства раньше всех.

– А как ты нашла ее здесь?

– Я не искала. Я нашла ее уже после ее гибели. Позвонил мой знакомый из милиции и сказал, что убита девушка, очень похожая на чеченку. Они взялись устанавливать ее личность, а я понеслась в «Восток».

– У тебя интересная работа, Соня. Пожалуй, интереснее, чем была в нашем бюро.

– Наверное. Хотя тогда, в бюро, я тоже верила, что занимаюсь нужным, полезным делом...

Я наблюдаю, как решительно и агрессивно она жует пиццу, как вздуваются жилки на ее висках, как топорщатся ее рыжие волосы. Такая неестественная и такая естественная Соня Климович! Неутомимая искательница нужных и полезных дел.

– А ты? – она смотрит мне в лицо, продолжая жевать.

– Я ничего не ищу. Ни во что не верю.

– Ну, брат. Хоть в прогнозы погоды, во что-то надо. Сегодня, говорят, дождь будет.

– А как ты напишешь об этом?

– О чем?

– Об Анне...

– Так и напишу – ясно и просто. Общественность должна знать, что терроризм не оставляет белых пятен на карте. С этим нужно бороться. И информированность населения – первый шаг в этой борьбе.

Я почему-то думаю, что на месте Даудова никогда не согласился бы встретиться с Соней Климович. Да и на своем бы месте... не очень.

– Рад был тебя видеть.

– Ты ж не ел ничего. Ну-ну, – Соня словно отмахивается и пододвигает к себе мою порцию.

Дождя еще нет. Только ветер, налетевший на город, бьется в рекламные щиты.

Я иду обратно к кафе «Восток», сажусь в авто и кружусь между светофорами. Между их красными и зелеными глазами, и так длится примерно с час, пока, наконец, я не торможу на какой-то парковке, не бросаю машину и не возвращаюсь домой.

Домой. Туда, где я никогда не жил по-настоящему и где всегда был одинок. То же нежелание думать, которое накрыло меня во время разговора с Иванной, сплющивает мои мысли. Кажется, зависаю в каком-то зыбком, сгущенном пространстве, наполненном искалеченными, изуродованными полуистинами: полудобром, полузлом, полуправдой, полуложью.

Дождя нет. Ветер носится над городом, хлопает рамами и шуршит уже потемневшей листвой. И если бы полил дождь, кажется, смыло бы эту зыбкость, все встало бы на свои места и приобрело бы прежние очертания. Но прогнозам погоды – тоже нельзя верить.

Я не включаю телевизор и не слушаю радио. Днем в многоэтажке тихо, и если бы не шум ветра за окнами – тишина была бы полной. Безысходной. Бесконечной. И если это тишина – на миллион дней вперед, то я не вынесу ее... чисто физически – не смогу.

Проваливаюсь в сон и просыпаюсь. Просыпаюсь в темноте и не зажигаю свет. Этого не может быть! Это мне приснилось... в кошмаре.

«Прощаться очень больно, – сказал тогда Энжи. – Я не хочу плакать. Не думала, что будет так тяжело». И мне очень больно, и я не хочу прощаться... Но это не кошмар, это реальность моих будней!

Это всего лишь будни. И я могу это вынести. Я смогу это пережить. Я выполнил свою работу. Я никогда не любил Энжи. Ничего личного. Ничего лишнего. Даже дождь не нужен. Просто заболело так остро, но я не очень сентиментален. Я мужчина. Я боксер. Я детектив. Я человек будней. Я легко это выдержу...

Может, с годами такие случаи задевают сильнее, но ничего экстраординарного в них нет. Причина в моем одиночестве, в замкнутости, в недостатке общения, в моем чрезвычайно ответственном отношении к своим обязанностям.

К утра я уже вполне овладеваю собой. Аутотренинг идет на пользу. Может, и аутотренинг – тоже ложь, и рай становится от меня еще дальше. Но я целиком и полностью возвращаюсь в сферу материального. Чтобы убедиться в ее смерти, мне надо видеть ее тело. Не тело моей хрупкой девочки, а просто – тело убитой. В интересах дела. В интересах дела, которое, благодаря аутотренингу, меня уже почти не волнует...

37. ОШИБКА

Я не видел Романюка с того самого раза... И вот снова пришло время увидеться. За это время его отношения с окружающим миром нисколько не испортились, не ухудшились его отношения ни с тещей, ни с женой, ни с детьми, ни с учителями детей...

От меня он отмахивается и продолжает говорить по телефону:

– Три творога? Каких творога? Сырковой массы? С изюмом? А с чем? С ванилью?

Наконец, взглядывает на меня.

– Жена творог заказала. Надо выскочить ненадолго.

Похоже, без него она никак не в состоянии купить три сырковых массы с ванилью. Он нужен ей – и для этого тоже. И она нужна ему, чтобы чувствовать свою нужность.

– Подожди... немного. Потом вместе выскочим. Вопрос есть...

Я подхожу к окну в его кабинете. Голос не дрожит. Я в порядке.

– Ты все в делах, – вздыхает Романюк.