Профессия

Константин Иванович Сахаров – в прошлом чемпион Европы по карате, в настоящем – мой друг и сотрудник нашего бюро. Свой человек… Одно «но» – с чувством юмора у него напряжно. Не до юмора ему как-то. Тяжелое было детство.

У него некрупные, аккуратные черты, тонкие сжатые губы, бледное лицо. Он не курит, но почему-то производит впечатление человека, который курит без продыху и не стесняется выпить в незнакомой компании. Он не был ни разу женат. Я бы удавился так жить, а Сахар – бодр и доволен. Один во всем белом свете. Сам по себе.

– Да, чаи гоняю, – киваю я, опуская взгляд в чашку.

Он садится рядом.

– Никуда не торопишься?

Если Сахар хочет что-то сказать, он никогда не скажет прямо. Он задаст предварительно сто бессмысленных вопросов, а потом может просто развернуться и уйти. Я повесил на него агентурные связи, потому что вопросы задавать он умеет очень хорошо. Он специфический малый, этот Сахар. И он умен.

– Считаешь, я должен торопиться? – отвечаю вопросом на вопрос.

– Ты же взялся на нелегкое дело, – кивает он. – Лавируешь между избирательными блоками.

– Абсолютно. Меня интересует только этот пацан. Его жизнь.

– Блоки идут друг на друга, как группировки в девяностые, если не отчаяннее, – замечает он бесстрастно.

– Это все, что тебе удалось узнать?

– Ты Караваева помнишь?

Караваев – журналист, который не раз сливал нам разного рода информацию. Впрочем, не только нам. Есть такие журналисты, для которых их статус – допуск к самому дорогому товару – информации. Их нельзя не ценить, но уважать… Мне сложно уважать таких людей. Продать горячие новости подороже – их основная цель. В период оранжевой революции Караваев работал в штабе одного кандидата в президенты, после первого тура выборов – в штабе другого. Сейчас – еще лучше: вот уж кто «лавирует между избирательными блоками».

– Так что с Караваевым?

– Он работал на Мусийца, потом ушел.

– И?

– Говорят, это был личный конфликт на почве финансирования предвыборной компании.

У нас на каждом шагу такое – конфликты на почте финансирования. Я задумываюсь. За окнами начинают беспорядочно носиться снежинки. Ранняя зима. Еще и ноябрь толком не окончился.

– Что ты на меня так смотришь? – прищуривается Сахар.

Пожалуй, это самая странная из моих привычек. Когда я задумываюсь, начинаю всматриваться в лицо собеседника, не видя его. Могу пристально разглядывать случайного знакомого, официантку в кафе, Сахара….

Я думаю о том, что домино складывается вполне закономерно…

– Влюбился? – спрашивает снова Сахар.

– Да, влюбился.

– А я думал, у вас с Максом это серьезно.

И я набираю Макса.

– Ты же разрешил мне выспаться! – верещит тот, едва увидев мой номер на экране мобильного.

– Не просыпайся, – разрешаю я. – Вспомни только, с кем ты видел Караваева в «Галактике».

– Караваева? В «Галактике»?

– Проснись, Макс!

– С бабой.

– Ну?

– Молодая баба. С косой.

– Тимошенко?

– Нет, висела коса. Не очень опрятная. Светлые волосы.

– А лицо?

– Такое, обычное.

– Ты проснулся?

– Обычное, правда. Ни прыщей, ни бородавок. Маленький рот. Говорила невнятно…

– Ок, Макс. Выручил.

– Все-таки Макс, – делает вывод Сахар.

Все-таки. Это может быть любая женщина, кроме, разве что, Юли Тимошенко. Но все-таки… не любая! А только одна. Я киваю самому себе. И киваю Сахару. Осталось только убедиться в этом.

– Ты давно пытал женщин? – спрашиваю напрямик у коллеги.

– Что ты подразумеваешь под словом «пытал»? – уточняет тот без особого азарта.

Ясно, что Сахар – не поклонник женских прелестей. Да и прелести в этом случае весьма сомнительны.

– Едем! – решаю я, и он покоряется без лишних вопросов.

Сидя рядом в авто, Сахар вертит головой из стороны в сторону, словно впервые видит центр нашего города.

– А ты влюблялся когда-нибудь? – спрашиваю его я, чтобы отвлечь от бессмысленного обозревания улиц.

– Не очень.

– И чем заканчивалось «не очень»?

– Сексом.

– А потом?

– Проходило.

– А у меня не проходит.

Он качает головой из стороны в сторону, словно про себя напевает какую-то не очень веселую, но бесконечно долгую песню.

– Проходит. И у тебя тоже. Просто у тебя другой ритм проходимости….

– Считаешь?

– Иначе не бывает. А куда едем?

– В школу.

Гимназия №6 нам не рада.

Я открываю дверь в класс и едва сдерживаю себя, чтобы не войти внутрь. Светлана Олеговна замирает с открытым ртом, но замирает всего лишь на долю секунды. Потом торопливо выходит к нам в коридор. Вежливо здоровается. Интересуется, какие вопросы привели нас снова.

– Светлана, – прерываю ее я. – У нас больше нет вопросов. Я требую, чтобы сегодня вечером вы и ваш приятель Караваев вернули Сашу родителям. Ровно в шесть вечера – живым и невредимым. А иначе – вся милиция страны, все сыщики, весь Интерпол и все сторожевые собаки мира пойдут по вашим следам! Вы не выкарабкаетесь, я вам это гарантирую!

Она молчит. Хлопает белесыми ресницами. Потом молча уходит в класс, а мы идем вниз по лестнице.

– Думаешь, не просчитался? – спрашивает Сахар задумчиво.

– Уверен. Но неизвестно, насколько сильные люди взяли в оборот Караваева…

Он еще думает.

– Блин, это риск, – делает неожиданный вывод.

– Блин, вся наша жизнь – риск.

– Наша – да. Но жизнь ребенка – в тысячу раз больший риск.

Я киваю. Я понимаю, к каким последствиям это может привести.

– Если ты мне будешь нужен вечером, я звякну.

И мы прощаемся в центре. Валит снег. Пахнет зимой, а не поздней осенью. Пахнет февралем и настоящими метелями. И мороз крепчает. Схватывается за стекла машины, дышит холодом на термометр. За бортом –минус пятнадцать.

Это можно пережить. Это не предел. Просто не хочется этой ранней зимы и этой метели. Не хочется это переживать.