Прогулки по крышам

Я их предупреждала.

Я их честно предупреждала. Не надо было им брать меня с собой. Не надо было идти туда.

...Я прошла за ночь гораздо меньше, чем рассчитывала. Пришлось, скрываясь от проклятого солнца, забиваться под деревья, в заросли высокого папоротника. Меня трясло, тошнило, зрение мучительно искажало все вокруг, и, когда надо мной склонились люди в пятнистой форме, показалось – это просто очередная галлюцинация, наведенная воспаленным мозгом.

– Гляди-ка...

– Живая?

– Шевелится...

– Эй, подруга, что с тобой?

– Вся трясется.

– Отойди на всякий случай, может, зараза какая...

– Эй, Док, тут по твоей части!

– Осмотрите все вокруг, вдруг здесь еще кто.

– Худая какая...

Щурясь, я смотрела на кружащиеся надо мной лица. Сильная рука сжала запястье, нащупывая пульс. Не нашла. Человек чертыхнулся. Второй присел рядом на корточки.

– Ну, что тут у нас?

– А тут у нас местное население, – сказал первый. Щелкнула резина – человек деловито натягивал на руки перчатки. Пальцами развел мне веки. Из глаз немедленно потекли жгучие слезы.

– Светобоязнь, – констатировал Док. – Пульс слабый, нитевидный. Температура тела понижена. Бледность кожных покровов. Признаки недоедания налицо.

– Странно, что они вообще находят, что пожрать, – буркнул второй. Пальцы Дока полезли мне в рот.

– Скажи дяденьке «а-а-а»! – скомандовал он, светя в рот крохотным фонариком. – Зев, слава богу, чистый, но лучше все-таки всем принять таблеточку.

– Таблеточку! – передразнил второй. – У меня вся задница распухла от твоих прививок, а ты еще «колесами» нас будешь пичкать!

– Ну тогда микстурку, – предложил Док сладко, – или порошочек.

– Тьфу на тебя! С этой что будем делать?

Сквозь щелки опухших век я видела, как Док повел широкими плечами. Все они были широкими, плотными.

Полнокровными.

– Ты командир, тебе решать. Можно оставить ее подыхать здесь. А можно прихватить с собой. Тут уже рукой подать. Посмотри на нее. Вряд ли она могла выжить в одиночку.

– Н-не-э... – выдавила я, стуча зубами.

Оба склонились ниже.

– О, еще и говорить умеет! Что «не», болезная ты наша? Ты здесь одна?

Я вцепилась в чей-то рукав.

– Н-не бери... не-ет...

Солдаты озадаченно переглянулись.

– В смысле – «дайте спокойно сдохнуть»?

– Н-нет... я н-не...

– Носилки давай! – крикнули над моей головой. Командир пружинисто поднялся. Док сидел на пятках, оглядываясь и насвистывая. Потом неожиданно быстро наклонился, разводя пальцами мои губы. Склонил голову, разглядывая так и эдак – я едва не показала ему язык. Свист стал громче. Солдат взглянул мне в глаза...

– Док, вот носилки!

Он отдернул руку. Зачем-то похлопал меня по щеке жесткой ладонью, бормоча: «Ха-ар-рошая девочка!»

– Лечить будешь?

– Не от чего ее лечить. Подкормить бы. Ну, давай, на раз – взяли!

– И взять-то нечего...

Солнце плескалось меж верхушек деревьев. Я, жмурясь, пыталась натянуть на лицо воротник. Военные двигались бесшумно, как будто сквозькусты и деревья. Я так ходить не умела.

Раньше.

Поляна. Я уже поняла, что они идут по моим следам. Возвращают меня обратно. Зря они это делали.

Зря...

Солнце давно перевалило зенит, но я сжалась, предчувствуя удар. Тут Док, обгоняя носилки, накинул на меня куртку. Сразу стало душно, но я с благодарностью свернулась под ней, пряча лицо и голые руки.

Дура, думала я, дура! Ты думала, что сумеешь уйти?

Или это думала уже не я...

* * *

Солдаты громко топали по дому, подымая тучу пыли и обмениваясь впечатлениями. Дом был большим, двухэтажным, заброшенным. А когда-то он, как и разрушенные теперь корпуса лабораторий, был полон людей: живых, здоровых, теплых людей. Даже я это помню, хотя память моя понемногу превращается в серую зыбкую паутину, в которой бьются маленькие яркие мухи-картинки...

Они выбрали угловую комнату на первом этаже: решетки на окнах; несколько проржавевших кроватей, шкаф. Кто тут жил? В последний год уж точно никто.

Меня переложили на кровать, застеленную солдатским спальником. Военные сновали по дому, выполняя приказ командира – проверить все комнаты, подсобные помещения, чердак... Подвал, могла бы сказать я, но меня это не касалось.

Тот, кого называли Доком, стоял надо мной и все насвистывал. Здесь, в углу, в полумраке комнаты, стало легче. Я лежала на боку, осторожно, сквозь ресницы глядя на него.

– Что, подруга, хреново тебе? – спросил он весело. Я промолчала. – Есть-то хочешь?

Пустой мешочек желудка свело судорогой. Я прерывисто вздохнула. Получился всхлип. Док понял.

– Хочешь... Ну, чем тебя попотчевать?

Он вывалил на кровать целый мешок армейского рациона. Сетка была продавлена, и даже при моем невеликом сейчас весе продукты съехали мне под живот. Солдат бесцеремонно выгреб их из-под меня. Сел на стул напротив. Поднимая к глазам по очереди, бормотал: «Нет, не годится, нет, фигня... это жрите сами... этот сухой... ага, может подойти». Словно не доверяя этикетке, понюхал туб, выдавил немного на язык. Скривился:

– Гадость какая! Тебе понравится.

Медленно протянул туб мне – точно опасался, что я цапну его за пальцы. Я тоже принюхалась. Пахло молоком. Кислым молоком... сыр? И еще немного металлом – Док долго сжимал в руках автомат... и влажной человеческой кожей... теплой. Живой.

– Ням-ням, – подсказал наблюдавший за мной Док. Я неловко, осторожно, стараясь не коснуться его руки, взяла туб. Ела через силу. Док глядел с сомнением, как бы подозревая подвох. Жидкий сыр стал в непривычном желудке комом. Я отдала военному на треть опустошенный туб.

– Ну как тут, Док?

– Слегка жива, – охотно отозвался Док, откинувшись на шаткую спинку стула.

– Говорить сможет?

– Сможет-то сможет, только захочет ли...

Командир постоял, стуча по бедру планшетом карты. Глядел на меня. Рыжеватый крепыш с упрямым лицом.

– Надо, – сказал хмуро. – Надо, чтоб говорила. Вколи ей какое-нибудь укрепляющее, что ли.

Врач смотрел в потолок:

– Лучше бы ее усыпить...

– А?

– Ладно, не заморачивайся. Дай мне списки сотрудников Центра. Может, она вообще не отсюда.