Проходимец (сборник)

Я бросаюсь в поток машин, аки конь буланый с окаянной кручи. Машины движутся с крейсерской по сеульским меркам скоростью, в час аж километра по четыре. Я петляю между «Хундаями» и «Дэу», пробираясь на противоположную сторону дороги. Мои преследователи делают то же самое, но несколько менее проворно – все, кроме одного. Неимоверно здоровый негр просто перепрыгивает через капоты машин. Может, ему так удобнее. Может быть, он чемпион дивизии по бегу с препятствиями, кто его знает. Расстояние между нами, к моему ужасу, сокращается все больше.

К тому моменту, когда я, наконец, достигаю тротуара, от этого расстояния не остается ничего. Я хватаю какую-то кореянку и бросаю ее в набежавшее чудовище. Это жертва, которую я готов принести: я такой неповторимый один, а в Южной Корее остаются еще пятьдесят миллионов человек, плюс еще двадцать миллионов в Северной.

Что делает с девицей мой преследователь, я не вижу – я изо всех сил бегу, бегу, не оглядываясь, ибо как Ленин в октябре понимаю, что промедление смерти подобно. Я проношусь мимо «русских клубов», где мыкаются девчонки из Хабаровска и Благовещенска, пытаясь раскрутить немногочисленных посетителей на покупку им какого-то сладкого пойла по непотребной цене. Сворачиваю с большой улицы и бегу вверх по холму сквозь какие-то темные аллеи. Двери заведений, мимо которых я пробегаю, то и дело открываются, и показывается то рука, пытающаяся меня ухватить, то лицо самой настоящей бабы-яги, предлагающее со зловещей улыбкой: «Бонна плей?» Да, блин, именно этого я и хочу! И именно с тобой. Видишь, как поспешаю – аж запыхался весь.

Я бегу и бегу, перескакивая из одного переулка в другой и путая следы, как заяц. Наконец, дальше бежать я не могу. Я глотаю воздух, который почему-то никак не проходит в легкие – ему мешает сердце, бьющееся в самом горле. Я останавливаюсь, упираясь руками в колени, и пытаюсь прийти в себя. Минуты две изо рта вместо дыхания вырываются какие-то похабные стоны. Наконец, в мозг попадает достаточное количество кислорода, и я начинаю помаленьку соображать. Тот факт, что меня еще не гасят ногами, может означать одно из двух: либо чернокожий великан, по-джентльменски дожидается, пока я отдышусь, чтобы уж потом ввалить по полной, либо я все-таки оторвался. В некоторых случаях даже самый безнадежный пессимист хочет быть оптимистом. Это именно такой случай.

Я оборачиваюсь: на узкой улице, слегка освещенной вывесками баров и массажных салонов, кроме меня, никого нет. Как долго я бежал – не помню, и где нахожусь – не знаю. Я иду наугад по узким, темным улицам, кажущимся вдруг почти средневековыми. Домишки вокруг меня маленькие, старые. Как будто негрила загнал меня в другой век. Неплохо бы найти какие-нибудь ориентиры, что-то знакомое.

На перекрестке – два полосатых вращающихся столбика. Сеульская цирюльня. Не путать с севильской. Я смотрю на крутящиеся красные и синие спирали и думаю: а пурква бы, собственно, и не па? Дверь открывается легко. Я спускаюсь по ступенькам в подвал. Навстречу мне, кланяясь и тараторя что-то, поднимается женщина, про которую я в темноте могу сказать только, что она не толстая и не хромая. Мне кажется, что в потоке непонятных звуков, издаваемых ею, я различаю знакомое числительное. Я повторяю сумму, она кивает. Простая арифметическая операция дает удовлетворительный результат, – и сделка совершена. Женщина проводит меня за занавеску и выдает мне какое-то рубище. Ну, порядок есть порядок. Будучи в Риме, делай то же, что и римляне. Кстати, в этом одеянии я буду очень даже похож на римлянина. Надеюсь, они эти балахоны иногда стирают. Впрочем, не надо привередничать, Павлуша. Цена и так, можно сказать, демпинговая. Я снимаю мокрую после забега одежду, облачаюсь в казенный хитон и выхожу обратно в таинственный сумрак комнаты.

Хозяйка приглашает меня в кресло. Я сажусь. Она нажимает какую-то педаль, и спинка кресла опускается почти до горизонтального положения. Интересно, что входит в комплекс услуг? Массаж головы – раз. Сильные пальцы прочерчивают быстрые, короткие борозды, будто открывая поры, из которых тут же начинает сочиться теплота и дрема. Я закрываю глаза.

Темный маленький зал вдруг исчезает и вместо него появляется волшебный сад, завернутый в легчайший, прозрачный как тюль туман. Среди диковинных деревьев, на поляне абсолютно малахитового цвета стоит высокая женщина с распущенными волосами. Черты ее лица скрыты туманом, но я знаю, что они прекрасны. И ласковы. Она смеется и, говоря что-то веселое на журчащем языке, на котором наверно, ангелы в раю говорят, гладит по голове светловолосого мальчика. Мальчик хлопает в ладоши, ему хорошо, так хорошо, как бывает только тогда, когда знаешь, что тебя любят просто за то, что ты есть, и будут любить всегда. «Еще, еще, ну пожалуйста», – просит мальчик и хихикает, чувствуя, как все его тело от макушки до кончиков пальцев на ногах будто погружается в ванну с минеральной водой, и тысячи пузырьков одновременно лопаются, чуть прикоснувшись к коже, восхитительными маленькими молниями.

Откуда-то издалека, словно прорвавшись по ошибке из параллельного мира, доносятся голоса и звуки шагов. Они приближаются – тяжелые и недобрые. «Что это?» – мальчик пытается заглянуть в лицо прекрасной и доброй феи, но оно расплывается, как потревоженное отражение на воде. Мальчику очень нужно увидеть ее лицо: в нем, только в нем – утешение, надежда, жизнь. Он широко отрывает глаза – и видит над собой круглое и бессмысленное как луна пятно, на котором нет ни рта, ни носа, ни глаз – один только жирный, блеклый мазок страха.

Ждыбых! Дверь распахивается. Все-таки вооруженные силы Соединенных Штатов Америки имеет досадную привычку оказываться там, где их совсем не ждут и к тому же в самый неподходящий момент. Над беззащитным, лежащим в положении навзничь, приготовившимся к эякуляции человеком вырастает исполинская, яростно сопящая фигура. Следопыт, блин. Выследил он меня все-таки. Я же говорю, что этот киберсолдат дислоцирован не в том месте. Отправили бы его в солнечный Афганистан, и Усаме бы уже давно ведрами заливали воду в глотку, и я бы дольше пожил. Обидно, знаете ли, погибать в расцвете лет, в темном корейском подвале, да еще, извините, с голой жопой.

За моим черным демоном маячат еще несколько фигур, в том числе и юноша, так неудачно соприкоснувшийся с урной.

– Стоп, ребята! – я поднимаю обе руки в примирительном жесте. – Тут неувязочка вышла. Я пошутил. Я свой. Американский. Натуральный. То есть, натурализованный. Я присягу давал Соединенным Штатам. Так же, как и вы.

– Что за бред он несет? – визжит пацан, получивший по заднице.

– Да честное слово! Клянусь. Я вскакиваю, наспех поправляя задравшийся до пупа балахон. – Я люблю Америку. Я патриот, каких мало. Вот послушайте: «О, бьютифул, фор спейшес скайз, фор эмбер уэйвз ов грейн…»

Я человек многих талантов, но вот музыкальный слух в их число не входит. Когда-то в школьном хоре, куда меня взяли, наверное, по причине нехватки в нем мальчиков, перед ответственными выступлениями руководитель умоляла: «Воронин, не пой!», не подозревая, что тем наносила хрупкой детской психике рваные раны, которые, может быть, не зажили до сих пор.

Мой вокал становится последней каплей, и гигант бросается на меня, рыча как тигр. Я ныряю под кресло и ползком пытаюсь пробраться к выходу. Но путь к отступлению, разумеется, отрезан. Это все-таки армия Соединенных Штатов, а не конская сами знаете что. Тактические знания, навыки по развертыванию подразделений, физическая подготовка, приемы рукопашного боя – все эти смертоносные умения сейчас будут применены против меня. О ужас! В отчаянии я вскакиваю, хватаю со стойки ножницы, лежащие там, видимо, в конспиративных целях, на случай полицейского рейда, и принимаю фехтовальную стойку, отведя левую руку назад. Балахон свисает, как мушкетерский плащ.

– Ребята, давайте скорее мириться, не вынуждайте меня применять оружие, – говорю я с чувством.

Я собираюсь добавить, что готов принести извинения наидоблестнейшим и наихрабрейшим сынам Америки, как вдруг меня сметает неимоверная волна, несет, как щепку и впечатывает в стену. Дальнейшие события мне описывать в деталях сложно, поскольку со своей точки наблюдения я вижу в основном ноги, которые норовят пнуть меня в наиболее уязвимые места моей анатомии, и очень успешно. У меня мелькает мысль о том, как я буду смотреться в гробу. Я прижимаю локти к лицу.

Голоса, смех и топот ног становятся все тише и наконец исчезают вовсе в свое параллельное недоброе измерение. Я снова маленький мальчик на малахитовой поляне, и поразительно красивая, ласковая фея гладит меня по лицу и говорит на языке ангелов: «Испугался, дурачок? Ну что ты, не надо бояться. Это была совсем не страшная сказка. И она уже закончилась». Мальчик улыбается: «А расскажи страшную». – «Зачем же страшную? Ты спать плохо будешь», – удивляется фея. «Хочу страшную!» – капризничает мальчик. «Ну, хорошо, мой маленький, слушай. В некотором царстве, в некотором государстве жил-был добрый молодец, и звали его…»

Глава XVII. Михал Иваныч

– Павел, опаздываешь, – бурчит Тони Мак-Фаррелл, когда я появляюсь в офисе около одиннадцати часов. – Э, да ты что-то сегодня неважно выглядишь.

– Преуменьшение величины или силы описываемого явления называется литотой. Или обратной гиперболой. Это я тебе как бывший лингвист говорю.

– Что такое? Что ты только что сказал? – недоумевает Тони.

– Да так, забудь, – мне больно даже говорить.

Я осторожно опускаюсь на стул, придерживая с двух сторон ребра, которые, кажется, вот-вот рассыплются, как из дырявого мешка. Как я их только донес вчера до гостиницы? Я помню только три фрагмента. Кто-то тащит меня на спине вверх по лестнице. Потом я лежу на коротком диванчике, который почему-то подпрыгивает и качается из стороны в сторону. И наконец, я стою перед дверью своей комнаты и раз за разом пытаюсь попасть карточкой в щель замка. Должно быть, я попал, поскольку я очнулся меньше часа назад поперек кровати в ботинках, брюках и рубашке, надетой наизнанку.

– Да, Тони, я чего-то малость приболел. Что бы это могло быть, а? Не атипичная ли пневмония? Или, может, птичий грипп? Ты который из даров Азии предпочитаешь?

Тони отодвигается от меня.

– Ты что, серьезно? Тебе к врачу надо, немедленно.

– Да ладно, не бойся. Просто живот от корейской пищи прихватило. Организм возмущается – не воспринимает он больше местные деликатесы. А ведь придется. Сегодня вечером у меня встреча с Паком, и, представь себе, в корейском ресторане.

– Выходит, он откликнулся на просьбу Гринлифа?

– Ага, агент вышел на связь. Но никому ни слова. Шшшш! – я прикладываю палец к губам. – Скажи, Тони, по шкале от одного до десяти, насколько сильно ты любишь шопинг?

– Ну, где-то в районе пяти-шести. Кстати, ты мне напомнил. Нужно подарки купить жене и детям. Родителям тоже надо что-нибудь захватить.

– Ага. Привези папе соджу – местную водку, – советую я.

– Почему именно соджу? – не понимает Тони.

– Попробовав ее раз, Мак-Фаррелл-старший немедленно ощутит сугубую гордость за родину предков, Шотландию, и ее самый известный продукт.

Тони с сомнением смотрит на меня:

– Неужели соджу – такой плохой напиток?

Мне как-то не хочется снова объяснять Тони про литоту.

– Впрочем, сегодня подарки ты вряд ли купишь. Если жена у тебя, конечно, не радиолюбитель или не собирает компьютеры в свободное время. Сегодня мы с тобой посетим электронный рынок. Тот самый, о котором поведал мне господин Чо.

Лувр, Ватиканский дворец и Эрмитаж уступают сеульскому рынку электронных компонентов – по отдельности и даже, пожалуй, все вместе. Я не имею в виду архитектуру. Я говорю об общей площади и протяженности коридоров. Рынок, на котором мы оказываемся, включает в себя десятка два многоэтажных зданий, связанных между собой замысловатой системой переходов. У меня в целом довольно плохое чувство направления, и я легко теряюсь в незнакомом месте, если специально не стараюсь запомнить дорогу. Окажись я один посреди этого чудовищного лабиринта, я, наверное, уже минут через десять заблудился бы и бродил, как неприкаянный. К счастью, со мной большой и спокойный Тони и верная переводчица Чан-Сук. Мы ходим среди бесчисленных лавок, заставленных коробками, между которыми ютятся продавцы.

– Вон, смотри, – вдруг показывает Тони. – Узнаешь?

Из-за стеклянной перегородки на нас смотрит эмблема «Логан Майкротек».

– И вот там, – говорит Чан-Сук, – и еще там…

«Логан Майкротек» хоть и не самый популярный бренд на этом рынке, но представлен достаточно широко: пожалуй, в каждой пятой лавке что-нибудь да есть. Вот только бы знать, что.

Тони будто читает мои мысли. Он останавливается напротив одного из магазинчиков и достает из кармана блокнот. Тони, как я уже отмечал, большой молодец. Я подозреваю, что он действительно интересуется тем, что компания производит, где наши изделия используются, зачем они нужны и насколько успешны они на рынке. Может быть, он даже думает, что наша с ним работа на этот успех как-то влияет.

– Смотри, Павел, – говорит Тони громким шепотом. – Вот это – совершенно новая, очень специализированная модель, которую начали продавать не более месяца назад. Мы даже еще не наладили ее производство в достаточных количествах для наших самых крупных клиентов. А ее запросто можно купить на рынке в Сеуле. Как она сюда попала?

– Сейчас будем выяснять, – я выпячиваю живот, надуваю щеки для важности и вхожу в лавку.

Явление сразу трех посетителей, двое из которых, к тому же, явно не местные, не производит большого впечатления на продавца. «Ну, и чего пришли?» – вполне отчетливо читается на его лице.

– Добрый день, – говорю я басом. Мы представляем европейскую компанию, – я бросаю взгляд на Тони, – «Мак-Фаррелл Электронике». Вы, разумеется, слышали название. Мы производим большое количество наименований электронных товаров.

Чан-Сук, не моргнув глазом, переводит. Она умница.

Продавец навостряет уши.

– Мы сейчас налаживаем производство в Корее и изучаем возможность закупки компонентов на месте. Нас заинтересовали некоторые изделия, которые вы продаете, в частности вон то, – я показываю пальцем на первый попавшийся ящик. – И вот это, – я похлопываю по коробке с новейшей, согласно мнению Тони, моделью «Логан Майкротек».

Змеиное веко продавца поднимается несколько выше, чем я ожидал, и я догадываюсь, что в таком сочетании компоненты покупаются не часто.

– Как я говорил, спектр выпускаемой нами продукции очень широк, – напоминаю я на всякий случай.

Чан-Сук вступает в длинный диалог с продавцом, результатом которого становится очень разумный вопрос.

– О каком количестве идет речь?

– Точное количество и график мне надо будет уточнить с отделом планирования. Скажите, могла ли бы ваша фирма поставить, скажем, десять тысяч вот этих процессоров?

Собеседник энергично кивает головой.

– А сто тысяч?

В зеркале души нашего собеседника отражается растерянность. Пробормотав что-то невнятное, он скрывается в глубине магазинчика. Я гляжу на Тони, он пожимает плечами. Что бы это значило? Неужели пошел отсчитывать коробки? Нет, разумеется. Так дела не делаются. Он должен посоветоваться с шефом.

Сам шеф не медлит с появлением, одаряя нас характерной наибовской улыбка. Ему, разумеется, очень приятно. Нам тоже. Поскольку всем так приятно, мы некоторое время беседуем о красотах Кореи, ее замечательных, трудолюбивых людях и немного о планах «Мак-Фаррелл Электронике» на местном рынке. Затем Михал Иваныч, как я успел его мысленно обозвать, долго и подробно рассказывает что-то про интересующий нас процессор, то и дело смущая Чан-Сук и меня обилием технических терминов. Когда он, наконец, останавливается, чтобы перевести дыхание, я спрашиваю, сможет ли он поставить сто тысяч процессоров. Михал Иваныч выдает длинную тираду. Пространно и замысловато в восточной Азии обычно выражают отрицание. Однако, как оказывается, он готов нам помочь, хотя ему будет нужно согласовать график отгрузок с поставщиком. Ну, вот это уже горячо. Молодец, Михал Иваныч!

– Скажите, если мы разместим такой заказ, то примерно какую цену вы нам сможете предложить? – включается в разговор Тони.

Наивный! Так Михал Иваныч тебе сразу все и сказал! Тут все по порядку надо, в соответствии с общепринятыми в Корее принципами ведения бизнеса. Переговоры. Пьянка. Караоке. Совместный выход в бордель. При необходимости повторить. Ну, а потом можно всерьез обсуждать цену.

И действительно, ответ Михал Иваныча напоминает своей определенностью медузу, выброшенную на горячий песок минут сорок назад.

– Хорошо, я вам помогу, – продолжает Тони. Он называет какую-то сумму и спрашивает, находится ли она в пределах приемлемого для Михал Иваныча промежутка.

Тот чешет репу и отвечает, что ему нужно подумать. Потом добавляет, что ему приятно разговаривать с серьезными людьми и что он уверен, что мы сможем договориться.

– Мы разделяем вашу уверенность, – говорю я. – И последнее, я надеюсь, вы поймете меня правильно. Нас беспокоит обилие подделок – изделий, скопированных и произведенных нелегально, без лицензии владельца торговой марки. Поэтому нам необходимо знать, кто и откуда поставляет вам эти изделия.

Давай, смелее, Михал Иваныч, прочь сомнения. Я же без пяти минут твой крупнейший клиент. Ты не можешь дать мне уйти: жаба задушит.

– Мы закупаем эти и ряд других изделий у компании «Грэнд Эмперор», – доверительно сообщает Михал Иваныч. – Это очень надежный поставщик с офисами по всей Восточной Азии и тесными связями с компаниями-производителями. Мы полностью уверены в нашем партнере.

Когда мы вслед за Чан-Сук идем сквозь путаницу коридоров к выходу, Тони поворачивается и говорит:– Цена, которую я назвал, ниже минимальной цены, по которой «Логан Майкротек» продает эту модель нашим дистрибьюторам в Корее. «Грэнд Эмперор» покупает процессоры не здесь.