Происхождение боли
Шрифт:
Ещё шаг — и Анна влюбилась…
— Я ждал живого со сложной и хлопотной просьбой, — начал он, помолчав немного.
— Я сделаю всё, что тебе нужно.
— Когда я был жив, мне говорили, что земле ненавистна женская кровь, что сто и двадцать человек, прошедших там, где пролилась она, погибнут злой и скорой смертью. Но твоя кровь мне нужна — это первая часть моей просьбы.
— А сколько тебе нужно моей крови?
— Наполнить вот этот сосудец, — он снял с цепочки на шее стеклянный цилиндрический флакон, дно которого целиком устелил бы цветок луговой гвоздики, и аннин указательный
Сел сам, закатал и закрепил рукава, туго обвязал аннино плечо своей левой косой, с одного конца вставил в цилиндр железный поршень, с другой навинтил крышку с длинной тонкой иголкой, которую быстро и метко сунул в едва видную вену. Анна ойкнула — больше от испуга, но уже через минуту флакон был полон, плечо свободно, и незнакомец один за другим снял со своей пробирки наконечники и закупорил более безобидно, спустил рукава и выпрямился.
— Лёгкая у тебя рука, — похвалила Анна.
— Ты первая, кто мне успел это сказать.
— Что ты будешь делать с моей кровью?
— Хорошо ли ты знаешь деревья?
— Деревья?
— Растения, чьи стебли прочны, как кости, и порой обширней в обхват любого брюха, а листьев у них больше, чем волос на соболе…
— Да-да, я поняла. Деревья. Да, я знаю.
— Где-то в море есть остров Фит. Там мертвствуют все они: от пальмы, лакомившей первого африканца, до последнего спорыша, подбитого мотыгой италийца. Если будет твоя воля, отправляйся туда, найди древесное семя и погрузи его в свою кровь — там оно пробьётся и сможет вырасти. Это вторая часть моей просьбы.
— Хорошо, — она взяла из его рук флакон на цепочке, — А какова третья часть? Где я должна посадить это дерево?
— Я сам его посажу… Отдай его любому лодочнику, скажи: в Вальхаллу…
— Это всё, что тебе нужно?
— Да. Только учти: когда подберёшь семя, сначала седлай ему темно — вот так, горстями. Засветится — брось: его смерть была плодотворна, и если оно воскреснет здесь, тотам его детище зачахнет. Запомни накрепко: зерно не должно светиться.
— Запомнила. Но только,… может, всё же уточнишь, какое дерево брать лучше? Клён? Липу? Тис?…
— Я буду рад любому.
— … Говорят, у вас там одно голое болото…
— Так и есть.
— Это, конечно, грустно… Я помогу тебе,… нно… у меня тоже будет просьба. И, пожалуй, тоже не единственная.
— Ты уже должна быть мне благодарна.
— За что же?
— Твой государь сейчас ни с кем не воюет.
— Хочешь сказать, что ты это устроил?
— Да, — он достал из узкого кармана короткий кинжал и принялся пилить под корень левую косу.
— Но ты хотя бы выслушай меня.
— Пожалуй.
— Что ты делаешь?
— Отдам её тебе. Она и так уже с тобой соприкасалась.
— Как и твоя нога! Может, её тоже отрежешь?
— Этим? — Трудновато будет, — последним движением отделили косу от головы и вручил Анне, — Что же твоя просьба?
— Очень проста: покажи мне твоё лицо и назови имя.
— Так и знал. Нет.
— Тогда я сейчас выброшу
этот пузырёк и никуда для тебя не поеду. Жди другого живого!— Поступай, как хочешь.
Анна совсем разъярилась на этого высокомерца:
— Ну, так вот: я не лишу твоих соратников удовольствия видеть хотя бы одно дерево; проделаю этот путь, очевидно, долгий, хотя тороплюсь к малолетней дочери и больной матери; но никаких подарков мне от тебя не надо, — и швырнула косу в воду.
Незнакомец метнулся вниз с таким испуганным и горестным криком, словно не пучок волос, а его единственного сына утопили не его глазах; зашатался, закрыв ладонями маску, а на белой качающейся глади у его ног вдруг всплыли тысячи чёрных, готически угловатых букв, чтоб через миг раствориться…
— Что с тобой? Что я такого сделала? — Анна попятилась, боясь, что его скорбь обернётся гневом, но он только опустил руки, судорожно вздохнул:
— Вот моя плата. А разве многого я добивался!.. И, надо думать, это не конец… Он мне сказал: идите без сомнений, я достойно заменю вас! Уж наверное!..
— Прости, я…
— Бог простит, — он оттянул вторую косу и снова взялся за нож.
— А эту ты просто так отрезаешь, для симметрии, или?…
— Как называется, когда живые считают мёртвого святым?
— Канонизация, по-моему.
— Это, знаешь ли, великая тоска… И стыд… Но вдруг да и впрямь пригодиться кому… — опоясал Анну, закрепил узел ослеплённой своей брошью, — Правда всегда может быть страшней, чем ждёшь. Часто она такова… Ты хочешь вернуться в Царство Лжи — думаешь, кто-то возьмёт тебя за руку и просто выведет?
— Надеюсь…
— Твоя надежда — бред, а сама ты — жалкая тень. Раз осмелилась хотеть, то будь готова расплатиться, не выгадывая дешевизны, не ждя назначения цены, не щадя ничего.
— А сам-то ты не поспешил вознаградить меня за своё будущее деревце! Что твой отказ такое, если не пустой каприз? Что уж столь секретного в твоём лице и имени!?
— Любопытство твоё — вот бестолковая причуда. Я тебе дал то, что нужней.
— Что ж, больше нам не о чем говорить, — Анна двинулась было прочь с полным горлом слёз, но вдруг вновь подскочила к безликому древолюбу, — А! Я поняла, кто ты такой! Не о тебе ли мне рассказывала Жанна — девушка, бежавшая на остров ведьм! — не ты ли разбил её сердце своей наглой чёрствостью!?
Услышав имя Жанны, он чуть было не сдёрнул с лица маску, тут же опомнился, спрятался вновь, но Анна успела увидеть его бесцветные, хотя и молодые и красивые, губы, крупноватые для узкого лица; и — может быть, ей только померещилась эта капля, остановившаяся их угла… А из-под маски:
— Вот нескладица! Как можно разбить кусок мяса? (- Его слова — не то же ли для его чувств, что все эти железные покровы — для его лица и тела? — выстроила Анна — )… Сказка про драконьи головы, отраставшие вдвоём на месте одной срубленной, — это притча про вопросы и ответы. Мне бы хотелось знать, услышала ли ты от Жанны моё имя, но ведь ты, живая, вольная — и лживая, начнёшь мне мстить (Бог весть, за что уж) умолчаниями. Только запомни: если оно прозвучит среди живых, начнётся то, что приведёт к войне всех стран и народов. Не сразу, не скоро, но непременно.