Происхождение боли
Шрифт:
Виконтесса Клара проснулась поздно, позвонила горничной, подошла к окну, оглядела белый лист лужайки, исчёрканный голыми кустами, вздохнула о лете и вдруг отдёрнула тюль, вся припала к стеклу, стала тереть кружевным рукавом пеньюара морозный налёт: по центральной дорожке с широким копьём на плече бойко шагал герой самых знойных её сновидений. Он забыл про плащ, давно снял сюртук, обвязал его рукавами вокруг пояса, да как-то набекрень — один угол подола волочился, другой реял над белой дорожкой, на которой из-под каждого его лёгкого поступа вытаивало чёрное пятно. Он дышал густым паром и грыз снежный комушек, как грызут
Нет, она, конечно, не узнала в этом величавом ухаре своего бедного дальнего провинциального родича, наивного и настырного студентика…
Служанка вошла в тот момент, как он скрылся — ! — в парадной двери.
— В доме кто-то новый?… — спросила виконтесса, плохо владея голосом.
— Да, сударыня. Какой-то молодой кавалер. Назвался вашим кузеном. С ним двое детей: мальчик лет пяти и девочка постарше. Жак их кормит. А ваша милость скоро изволите завтракать?
— Скоро, — это означало сразу, как только оденусь…
На пересмотр, перемр всех платьев, на скурпулёзный отбор украшений, на причёску и косметические процедуры ушло более полутора часов.
Эжен тем временем умывался на кухне.
— Посушить бы, — кивнул он Жаку из-под брызг и струек на свою мокрую рубашку.
— С вашего позволения, эту вещь самое время постирать.
— А в чём же мне ходить?
((Сменное бельё лежало в саквояже: Макс позаботился — но сам Эжен об этом забыл.))
Слуга чуть на выронил кувшин ему на голову, но, профессионал, быстро взял себя в руки:
— Позволю себе предложить вам мою свежую сорочку — у меня всегда с собой две запасных, — прибавил с лёгкой укоризной.
Эжен закутался в мягкий, тёплый ситец и почувствовал себя совершенно счастливым.
— Что вам будет угодно для восстановления сил?
— С чего вы взяли, что я обессилел? Ну, дайте глотнуть какого-нибудь отвара.
— Госпожа де Босеан не покупает кофею и чай пьёт только зелёный.
— Хоть оранжевый.
Вбежали дети:
— Эжен, пойдём играть на улицу!
Снег был чистый и влажный, а воздух по-весеннему тёплый, солнце играло облаками, как люди — снегом.
Служанка шнуровала корсет, а Клара смотрела сквозь занавеску, как не её дворе воздвигаются столбы из снежных шаров, потом какая-то арка над дорогой, которая рушится, смеша двух малышей и их опекуна (а ведь они могли и ушибиться), потом реставрируется, далее в конце дорожки начинает расти круглая башенка… Возвращаясь от своих трудов, строители сворачивают к ясеню, и таинственный родственник по очереди поднимает детей, чтоб те могли получше рассмотреть снегирей…
— Готово?
— Уж давно, сударыня.
Часы пробили одиннадцать. Жак одёрнул на себе ливрею и вытянулся у подножья лестницы: хозяйка вышла из своих покоев. Она надела бархатное платье баклажанного тона, скромно отделанное белым кружевом, из украшений выбрала фероньер с чёрной жемчужиной и под стать ему серьги. Эжен невольно вспомнил тамплиерское знамя, тем более, что Клара была черноглазой и чернобровой блондинкой. Над его летаргичным сердцем словно громко хлопнули в ладоши. Пока дама с царственной неспешностью спускалась при почтительном сопровождении камеристки — той бы шлейф нести — он признавал в госпоже де Босеан единственную,
в кого он однажды влюбился, как все, легко, без мистики: во дни их первого знакомства его ещё ни озарял свет богооткровения, ни душила великая тьма…— Барон де Растиньяк! — звучно объявил Жак, будто снимая с Эжена шапку-невидимку: до этого объявления Клара смотрела то мимо, то сквозь гостя.
— Ах! Вас и не узнать, — поцелуй руки; дети, непредставленные, а стало быть, незримые, поклонились без особого старания, как умели, — Вы очень возмужали. (- Эжен застенчиво шевельнул бровями — ) А этот шрам — … я слышала, подобными украшают себя радикальные байронисты…Что привело вас в этот затерянный уголок?
— Сударыня, позвольте познакомить вас с моими друзьями, виконтом и виконтессой де Трай: это — Жорж, это — Полина.
Клара помрачнела, даже заказалось смуглой:
— Сударь! Вам следует немедля объясниться! Вы вторглись в мой дом без приглашения — так за каким оправданием!?
— Хорошо. Давайте только отпустим ребят отдохнуть и перекусить: они устали. Жак…
— Жак! Отведите детей… Позаботьтесь о них. Итак, — Клара полулегла в кресло, — Я вас слушаю.
Эжен дождался закрытия двери и присел на ближайший стул.
— Сударыня…
— Вы хоть понимаете, — нарочно перебила его опытная женщина, — что ваш визит меня компрометирует? Теперь все будут думать, что принимаю у себя мужчин!.. Вы спрашивали в городе, где я живу?
— Спросил у кого-то, но назвался вашим кузеном…
— Все любовники представляются кузенами!.. — Она вскочила и тут же вновь упала на свой трон, щёлкая веером.
— И все они ездят к своим дамам в обществе маленьких детей?
— А эти дети! — как вы их назвали? Кто их родители?
— Максим де Трай и Анастази де Ресто.
— Так они незаконнорожденные!?…
— Незаконно — убийство, а рождение — дело праведное…
— Пусть. Что вам угодно от меня?
— Ваша догадка абсолютно верна.
— Чтоб они — остались здесь!? Вы представляете, какие толки это вызовет!?
— Разве что глупые…
— Я понимаю, какое несчастье иметь подобных родителей, но разве трудно устроить их в какой-то пансион? Так ведь делается обычно…
— За пансион надо платить.
— Если хотите, я заплачу.
— А это не вызовет толков?
— Но вы же никому не скажете? — ?…
— А вдруг… Случайно…
— Это уже просто разбой!!..
— Если бы вы хоть на минуту вообразили, что такое эти заведения и как там обращаются с детьми, вы бы туда не отослали приблудную собаку. Начать с того, что в один пансион не принимают мальчиков и девочек; их придётся разлучить, а они совсем ещё крохи… Вы же тут живёте одна в двухэтажном доме. Чем вы занимаетесь? Читаете, гуляете, вышиваете, едите и спите! А то сидите, глядя в потолок, и вздыхаете о своей горькой судьбе, о разбитом сердце!
— Сударь!.. — со слезами крикнула Клара.
— Меня зовут Эжен! Мы не в Париже!
— Жак!!
— В прежние века все влюблённые составляли как бы братство сострадания и помогали друг другу, не боясь даже многих жертв, ведь ничему так не учит любовь, как верному служению и самоотверженности. Чем вам не сестра Анастази де Ресто?
— Она разорила и свела в могилу мужа.
— Своего, не вашего. А вы, скажи вам ваш избранник: «Полмиллиона — или я стреляюсь!» — не пошли бы на воровство?