Проклятый берег
Шрифт:
– Честное слово, – с сочувствием замечает сержант, – вас обманули. Кто-то вам сказал, что служба в легионе это свинокура…
…Деревенеет шея, деревенеют ноги, болят ступни, с каждым ударом башмаков о землю поднимаются новые тучи пыли… Ать… два… ать… два…
– И это, по-вашему, парадный шаг? Если бы господин полковник увидел такое, он бы сказал мне: «Mon Potrien… Куда так бесшумно крадется эта рота?»
Сержант часто разыгрывает воображаемую беседу с полковником, причем тот, как правило, не очень-то высоко расценивает подготовку роты. Иногда она прямо-таки
«Скажите, Потриен, – спрашивает он задумчиво, – что это за дряхлые судомойки в солдатских мундирах?…»
Тут отец наш родной, сержант Потриен, становится на нашу защиту.
«Это новобранцы, mon commandant, но они попали сюда случайно – их лечащий врач решил по ошибке, что в Сент-Терез есть отделение для идиотов…»
Тогда полковник надолго задумывается, глядя на бредущую колонну, предлагает передать этих несчастных городскому управлению – может, там удастся использовать их в качестве конюхов или поводырей для слепых.
Но Потриен не бессердечен. Он обещает нам, что на такое бесчестие не согласится.
«Такого позора они не заслуживают, mon commandant. Я еще немного повожусь с ними, а потом лучше пристрелю собственной рукой».
Полковника трогает отеческая забота сержанта, и он уступает:
«Ну, как хотите, Потриен, только не разбазаривайте на них слишком много зарядов. Патронов жалко».
Это понимает и сержант, а потому предлагает компромиссное решение: он выставит нас связанными на солнышко, пока мы сами не подохнем. Будет дешево и поучительно.
Пока он разглагольствует, мы продолжаем отбивать шаг.
Подбородок вперед, ногу не сгибать. Жжет солнце, пыль забивает рот, а сержанту приходит на ум новый диалог – на сей раз между ним и президентом Французской республики. Президент приезжает будто бы на маневры, и Мендоса, рыжий испанец, первым же выстрелом, вместо мишени, попадает в номерок на шее бегающего по пристани пинчера начальника пожарной охраны.
«Скажите, Потриен, – спрашивает президент, – как в этой роте идут дела со стрельбой?»
Потриен гордо отвечает:
«Ваше превосходительство! Этот рыжий новобранец два раза из десяти попадает с неполных пяти шагов в восьмиэтажное здание новой таможни!»
«Браво, – говорит президент. – Вот уж никогда не поверил бы…»
Вообще – то Мендоса с пяти шагов не попал бы и разу, но Потриен не может сказать об этом президенту, потому что тот велел бы немедленно распустить легион.
Сержант улыбается, смеется, сдвигает кепи на затылок и…
И без всякого перехода его вдруг охватывает припадок бешенства. Издав дикий вопль, он с налившимися кровью глазами начинает сыпать проклятьями, трясет кулаками, швыряет на землю и топчет ногами свою трость, а потом на остатках дыхания шипит:
– Хватит! Хватит! Негодяи… отставить это… Балет какой-то, еле бредут, шаркают ногами… Ну, погодите… сволочи!..
Он запыхался. Мы тоже. И сержант и рота останавливаются, тяжело дыша.
На стене форта появляется какой-то тип, усаживается на ней верхом, потом вновь спускается во двор и поднимает на стену несколько
дымящихся котелков.– Отставить, – орет Потриен. – Похлебка подождет. Еще не обед! Сначала для аппетита парадный шаг…
И начинается… Подбородок вперед, ногу не сгибать…
Сейчас Потриен – совсем другой человек. Готовый ударить коршун, крадущаяся к жертве рысь… Присев на корточки, он всматривается в наши ноги.
– А-а-а… – вопит он вдруг, показывая на одного из солдат. – Шпион! Предатель, шпион! Я тебя раскусил!.. Переоделся! Ты – старая арабская баба! Точно! Мужчина так отвратительно ходить не может!.. Отбивай шаг, сукин сын! Отбивай шаг, или я из тебя котлету сделаю… Ать… два!.. Ать… два!..
Пригнувшись, Потриен оббегает вокруг колонны и с другой стороны присматривается к нашим коленям. Кто-то теряет сознание. Его относят в сторону. Сержант качает головой.
– И это солдат… Парадным шагом, марш!.. Вперед… И вновь он, пригнувшись, бегает вокруг нас.
Ну вот – пришла и моя очередь.
– Эй! Ты – несчастный, заезженный, больной ревматизмом верблюд! Выйти из строя! Смирно! Смирно, ты – лодырь, болван на резиновых ногах!
Затем голос его становится тише, но теперь он полон ехидной насмешки.
– Скажите-ка, рядовой, вам известно, что сказал бы мне генерал, если бы увидел то, что у вас называется парадным шагом?
– Так точно, известно.
Он чуть оторопел. Потом с улыбкой развеселившейся гиены сказал мне:
– Та-а-ак? Ну, так что же сказал бы господин генерал? Прошу вас, смелее… Я слушаю.
Я почтительным тоном ответил:
– Разрешите доложить, mon sergent, господин генерал сказал бы: «Не понимаю, Потриен, что понадобилось здесь этой милой барышне.»
Вопль, прозвучавший после этого, каждый из нас не забудет и через много лет.
– Каналья!..
Я спокойно стоял по стойке смирно. Человек я кроткий, но не трус. Голос сержанта внезапно стал медовым.
– Гм… так… ну, хорошо! Одним словом, демонстрируем остроумие. Что?… Отлично. Я это учту. В дальнейшем постараюсь побольше заниматься с вами – в первую очередь парадным шагом! Ремень!
«Хочет ударить? – подумал я. – В этом случае недолгой быть моей службе в легионе, и кончится она военно-полевым судом».
Нет… Он лишь привязал ремень к моей ноге, взял другой конец в руку – и мы замаршировали… Согнувшись чуть не вдвое, сержант, когда я опускал ногу, обеими руками дернул за ремень так, что мой башмак со страшной силой ударил о землю. Я подумал было, что у меня сломалась нога…
Черт дернул меня зацепиться кончиком штыка за один из котелков, выставленных на стене… Котелок перевернулся, и похлебка хлынула на широкую спину пригнувшегося сержанта.
Моей – то ноге было только больно, а у сержанта вид был такой, словно его окунули в парашу.
– Взводный!
Рота стояла бледная, как полотно. Всем было ясно, что добром эта история для меня не кончится. Взводный вышел из строя.
– Об этом сукином сыне, ублюдке доложить в рапорте. Предлагаю пять суток гауптвахты.