Проклятый Лекарь. Том 2

Всю дорогу в такси Аглая не могла сидеть на месте.

Она теребила край своего неуклюжего мужского плаща, задавала сотни вопросов, не дожидаясь ответа, и иногда смеялась — слишком громко, слишком надрывно.

Она была похожа на пациента с лихорадкой, который пытается выговорить свой страх через поток бессмысленных, лихорадочных слов.

Я молчал. Лишь кивал, подбадривая девушку перед предстоящей встречей.

Слушал не её слова, а бешеный ритм её пульса, который я почти чувствовал через обивку сиденья. Её чувство вины, страх перед встречей и отчаянная надежда на прощение смешивались в идеальный, концентрированный коктейль, который должен был вот-вот созреть.

«Урожай» обещал быть богатым.

Когда мы вошли в роскошный, тихий холл «Белого Покрова», её болтовня мгновенно прекратилась.

Она замерла, узнав герб на мраморном полу, знакомые лица персонала. Её шаг замедлился, словно ноги вдруг налились свинцом и вросли в пол.

Вся её показная бравада испарилась, оставив только чистый, животный страх перед встречей с отцом, которого она предала. Она инстинктивно вцепилась в мой рукав.

Отлично. Финальная стадия созревания. Эмоциональное напряжение достигло своего пика.

Мы вместе вошли в палату номер семь. Граф Ливенталь сидел в кресле, осунувшийся и бледный. Он медленно поднял голову, услышав шаги, и его взгляд остановился на дочери.

— Аглая? — это был не вопрос. Это был шёпот, полный неверия, боли и слабой, невозможной надежды.

Вот он, момент. Идеальный. Но всё пошло не по плану.

Короткий, сдавленный вскрик, похожий на писк пойманной мыши. Глаза графа закатились, и тело просто… отключилось.

Глава 12

— Папа! — крикнула Аглая, бросаясь к своему отцу.

Это было лишнее.

Граф Ливенталь уже медленно приходил в себя после эмоционального потрясения. Это была лишь реакция на стресс, а не новый приступ, связанный с его опухолью.

Я подошёл к графу, игнорируя слёзы и объятия его дочери.

Проверил пульс — учащённый, но ритмичный. Зрачки реагировали на свет нормально, дыхание выровнялось.

Первичная реакция на стресс прошла. Синкопальное состояние, вызванное резким эмоциональным всплеском, было купировано. Гемодинамика стабильна. Пациент вне физической опасности.

Но физиология была лишь верхушкой айсберга.

Под ней, в невидимом для обычных глаз спектре, происходило настоящее чудо. Я активировал некро-зрение. Потоки Живы в его теле, ещё утром тусклые и прерывистые, теперь пульсировали ярким, ровным светом.

Воссоединение с дочерью подействовало как мощнейший стимулятор, как прямое вливание жизненной силы в его ослабленную энергетическую систему.

— Папа, — Аглая не отпускала его руку, слёзы радости блестели на её щеках. — Прости меня. Я была такой глупой.

— Тише, дочка, — граф погладил её по голове дрожащей рукой. — Главное, что ты здесь. Что ты жива и здорова.

Семейная идиллия. Трогательная до зубовного скрежета. Слёзы, объятия, прощения…

Весь набор стандартных человеческих эмоций, разыгранный как по нотам. Но за этой сентиментальной шелухой я видел главное — мощный, измеримый терапевтический эффект.

Потоки Живы между ними сплетались в почти видимую, сияющую сеть, которая окутывала графа, питая и укрепляя его изнутри. Эмоциональная поддержка. Самое недооценённое лекарство в этой примитивной медицине.

Я отступил к двери, давая семье побыть наедине. Моя работа здесь была закончена. По крайней мере, на сегодня.

Я доставил лекарство. И оно начало действовать.

Теперь оставалось дождаться, пока оно стабилизирует пациента достаточно, чтобы передать его в руки хирурга.

А затем — получить свой гонорар. И за лекарство, и за его доставку.

В ординаторской царила привычная суета конца рабочего дня. В воздухе висела усталость, пахло крепким кофе и бумажной пылью. Сомов сидел за своим столом, просматривая отчёты.

В дальнем углу, демонстративно игнорируя всех, что-то строчил в своем блокноте Волков. Остальные врачи уже потихоньку расходились. Варя не преминула подмигнуть мне на выходе.

— Пирогов, где вы пропадали? — Сомов поднял голову от бумаг, когда я вошёл и направился к чайнику. — Вас искали из приёмного покоя, какой-то срочный больной.

— Воссоединял семью Ливенталей, — спокойно ответил я, наливая себе чай. — Дочь нашлась. Эмоциональная стабильность ускорит выздоровление графа и значительно повысит шансы на успех послеоперационной реабилитации.

Я представил свою сложнейшую многоступенчатую операцию по возвращению Аглаи как стандартную терапевтическую процедуру.

«Воссоединение семьи с целью стабилизации психоэмоционального фона пациента перед сложным хирургическим вмешательством».

Звучало убедительно и профессионально. Сомов не должен был знать правду. Ему нужен был результат, и я ему его предоставил, упаковав в красивую обёртку врачебного долга. Он удовлетворённо кивнул, принимая моё объяснение без лишних вопросов.

Когда последний ординатор покинул комнату и мы остались втроём, тишина стала напряжённой.

Сомов медленно закрыл папку с отчётами, встал и застегнул верхнюю пуговицу на своём идеально отглаженном халате. Его движения были прелюдией к экзекуции. Он подошёл к столу Волкова.

— Егор, — голос Сомова был холоден как скальпель. — Не знаю, каким чудом Морозов вытащил тебя из той грязной истории с промедолом. Не знаю и, честно говоря, знать не хочу. Но запомни раз и навсегда — это моё отделение. И здесь ты будешь работать по моим правилам. С этого дня ты на строжайшем испытательном сроке. Один косяк, одна жалоба от пациента, один косой взгляд в мою сторону — и ты вылетишь отсюда так, что тебя даже в уездные фельдшеры не возьмут. Я понятно излагаю?

Волков медленно поднял взгляд от своего блокнота, и в его глазах плясали злые, недобрые огоньки. Он не был напуган. Он чувствовал за своей спиной незримую силу Морозова.

— И ещё одно, — добавил Сомов, понижая голос. — Пирогову мешать не вздумай. Держись от него и его пациентов подальше. Он приносит этому отделению больше пользы за одну неделю, чем ты принёс за весь последний год.

— Да я и сам с ним справлюсь, Пётр Александрович, — заметил я, отпивая чай. Мои слова были адресованы не столько Волкову, сколько Сомову. Я давал понять, что не нуждаюсь в его защите. Что я — самостоятельная фигура.