Проклятый Лекарь

— Красавица… Давно меня так не называли. Слабость, доктор. Уже месяц как с ног валюсь. И тошнота постоянная, — начала она рассказывать.

Я молча наблюдал, как Фёдор собирает анамнез. Несмотря на свои шутовские манеры, делал он это на удивление профессионально — расспрашивал о питании, режиме дня, перенесённых болезнях, характере боли. Он располагал к себе, и женщина, поначалу зажатая, начала отвечать более развёрнуто.

Хм. Может, не такой уж он и клоун. По крайней мере, с живыми он общаться умеет лучше, чем я.

— А давайте я вас послушаю! — Фёдор достал из кармана стетоскоп.

Пока он это проделывал, в моей памяти всплыли строчки из учебника прежнего владельца тела. «Дифференциальная диагностика», глава двенадцать.

Я провёл последние недели, изучая его конспекты — криво написанные, с ошибками, но достаточно подробные. Троечник он был ленивый, но записи вёл старательно. Видимо, надеялся на шпаргалки больше, чем на память.

Фёдор слушал сердце и лёгкие пациентки, а я сосредоточился, используя остатки своего некромантского зрения. Никакой магии — договор есть договор. Но видеть потоки Живы — это не совсем магия, верно? Это просто… более совершенная диагностика.

Так… Печень увеличена, потоки энергии в ней вялые, застойные. Желчные протоки… о, интересно. Частичная обструкция, закупорка. И эти характерные изменения в энергетической сигнатуре крови, указывающие на избыток билирубина…

Теперь осталось напрячься и перевести увиденное с некромантского на медицинский язык. Там, где я видел «застой Живы в печёночных каналах», учебник называл это «холестазом». А «блокированный поток желчи соответствовал внепечёночному, механическому холестазу — обструкции холедоха».

Также холедохом называют желчный проток. Это трубка, по которой желчь из печени и желчного пузыря попадает в двенадцатиперстную кишку.

Удивительно, как легко язык смерти переводится на язык жизни — нужно просто поменять знаки.

— Ну что думаешь, напарник? — Фёдор повернулся ко мне, закончив осмотр. — У меня есть пара идей, но хочу сначала услышать твоё мнение.

— Желтуха, — коротко сказал я. — Механическая. Скорее всего, камни в желчном протоке.

— Точно! — Фёдор присвистнул. — Я тоже об этом подумал. Но как ты так быстро? Я ещё сомневался.

— Жёлтый оттенок кожи, но без изменения цвета мочи, что исключает почечные проблемы, — тут же ответил я. — Боль в правом подреберье при пальпации. Классическая картина.

— Хах! Как монотонно бубнил профессор Землянский, седой старикашка с трясущимися руками: «Запомните, остолопы — при механической желтухе моча светлая, при паренхиматозной — тёмная, как пиво!» — вдруг резко воскликнул Фёдор прямо при пациентке, отчего у той глаза на лоб полезли. — А я думал, может, вирусный гепатит, — задумчиво почесав затылок, продолжил он.

— Нет температуры и других признаков воспаления, — пожал плечами я. — К тому же, она сказала, что боль приступообразная, усиливается после жирной пищи. При гепатите боль обычно постоянная, ноющая.

Женщина смотрела на нас с надеждой, её запавшие глаза переводились с меня на Фёдора.

— Это лечится, доктора? — с надеждой спросила она.

Лечится? В моё время такую желтуху лечили очень просто — ждали, пока пациент помрёт, а потом использовали труп для анатомических занятий. Экономило время и ресурсы всем участникам процесса.

— Разумеется, — кивнул я раньше, чем Федя успел выдать свою коронную улыбку. — Сначала попробуем консервативное лечение. Специальная диета, желчегонные травы, дробное питание. Если не поможет — небольшая операция.

Оставив пациентку наедине с её диагнозом, мы отправились сдавать результат диагностики через массивную стойку со светящимся экраном.

Электронный планшет для медкарт оказался гибридом — сенсорный экран реагировал не только на касания, но и на магическую подпись врача. Каждая запись автоматически заверялась отпечатком ауры. Подделать такое было почти невозможно.

Почти — ключевое слово для некроманта с опытом фальсификации душ.

Пока мы заполняли электронную карту пациента, Фёдор вдруг сказал:

— Знаешь, я рад, что мы в паре.

— Правда? — я поднял бровь. — Даже несмотря на то, что я бастард, от которого шарахается местная знать?

Он пожал плечами, и в его глазах промелькнуло что-то серьёзное, не свойственное его весёлому образу.

— А какая разница? Моя мать — простая акушерка из деревни под Костромой. Отец, столичный чиновник, признал меня только для того, чтобы дать образование и откупиться. Так что мы с тобой, Святослав, не так уж и различаемся.

Надо же. Оказалось, он тоже полукровка, только с более удачным стартом.

— Только вот в отличие от тебя, — продолжил он, снова улыбаясь, — я не умею так эффектно светиться. Пришлось поступать на общих основаниях, потом и кровью.

— Это был не навык, — со вздохом ответил я. — Обычное стечение обстоятельств.

— Ага, конечно! — он подмигнул. — Все великие так говорят. «Я случайно изобрёл пенициллин». «Я случайно открыл радиацию». «Я случайно заставил магический артефакт устроить световое шоу».

Я улыбнулся. Впервые за долгое время — искренне. В его компании было что-то необременительное. Простое. После всех этих напыщенных аристократов и завистливых интриганов его прямолинейность была как глоток свежего воздуха.

— Кстати, — Фёдор понизил голос, — я видел, как ты того экзаменатора уделал. Крюков теперь на тебя зуб точит. Он мужик мстительный и влиятельный. Мне про него уже всё рассказали. Осторожнее с ним.

— Спасибо за предупреждение, — кивнул я.

— Не за что, напарник! — он снова хлопнул меня по плечу. — Мы же теперь одна команда!

Команда. Как странно это звучит для того, кто последние пятьсот лет командовал только покорной и молчаливой нежитью.

После всех испытаний нас, оставшихся в живых, снова собрали в главном зале.

На стенах висели не только дипломы, но и сертификаты магической аттестации. «Лицензия на применение исцеляющих чар 3-го уровня». «Допуск к работе с проклятыми ранениями». «Сертификат профилактики магического выгорания». Бюрократия проникла даже в волшебство.

Атмосфера была напряжённой. Воздух гудел от невысказанных надежд и страхов.