Пропавшая кузина

— Последний раз садился на коня два года назад, — я посчитал за лучшее признаться честно и сразу. Ну да, в свое время верховой езде меня обучали, но занимался я этим исключительно когда семья выезжала на летний отдых в Ундол. В прошлом году мне было как-то не до того.

— Так, — Альберт задумался на пару секунд, еще раз окинул коней взглядом, и что-то, видимо, для себя решив, неожиданно попросил: — Дай мне, пожалуйста, твою шашку.

Не вполне понимая, зачем ему шашка, я все-таки дал. Альберт принялся аккуратно резать подпруги и паперсти [33] на седлах двух лошадей, заставляя наших вероятных преследователей тратить время на повторную седловку. Да, во многом он балбес балбесом, но тут толк понимает, сразу видно.

33

Подпруга — главный элемент крепления седла, широкий ремень, проходящий под брюхом лошади.

Паперсти — конструкция из ремней, охватывающая грудь лошади и соединяющаяся с подпругой.

— Вот эта тебе подойдет, — граф похлопал по шее серую кобылу. — Ты, главное, держись. Эх, шпор у нас нет… Придется пинать каблуками.

Ну да, он прав. Можно было бы, конечно, и шпоры поискать, наверняка нашлись бы, но некогда. Надо догонять Катю, пока еще есть такая возможность…

Альберт вытащил из седельных кобур пистолеты, убедился в том, что они заряжены, и положил их в стоявшее рядом ведро с водой. Тоже дело. Их место заняли наши револьверы — два у меня, один у графа. Зато он взял себе карабин и мушкетон, оставив мне один лишь карабин.

По городу первым ехал я. Я все-таки человек городской и на улицах города, даже такого не очень мне знакомого, как Пассау, ориентируюсь куда увереннее, чем выросший у себя в поместье Альберт. И пока наши кони цокали копытами по улицам города на трех реках, я пытался понять, кто же приложил руку к нашему освобождению. Версию с баварскими властями, наводящими порядок в своем хозяйстве, я отбросил сразу — официальные органы действовали бы официальным же порядком. За ней следом полетела версия с законспирировавшимися при баварском дворе тайными борцами с имперским влиянием. Да, государственный язык в королевстве — немецкий, правильный немецкий, в смысле, но большинство баварцев говорит на диалекте, и даже говоря по-немецки, вставляет в речь диалектные словечки, а уж свой акцент баварцы просто никуда деть не могут. Наш освободитель, судя по его речи, баварцем не был. А вот, как здесь говорят, «прайссом», пруссаком значит, он быть очень даже мог. То есть, Катины родные получили отчет доктора Грубера, кинулись к своему королю и тот оперативно послал в Пассау мастера решения таких задач. Да, местные тут тоже были задействованы, без них напоить охрану Нидерхауса снотворным не вышло бы, но основную работу выполнял именно приезжий. И был он один — будь их хотя бы трое-четверо, освобождением Катарины занялись бы они. Кстати, есть повод гордиться — можно сказать, сам король Пруссии верит в то, что мы с Альбертом в состоянии освободить баронессу… Нет, Альберту я это потом скажу, а то слишком высоко нос задерет.

Тем временем мы выехали из города, Альберт оказался впереди и мы начали разгоняться. С лошадью Альберт угадал — мои опасения насчет сложностей из-за столь длительного перерыва в практике верховой езды пока что никак не оправдывались. Да и не сильно хотелось, прямо скажу.

Прошло, по моим прикидкам, около часа, когда мы смогли увидеть арестантскую карету, и тут я пожалел об отсутствующих шпорах. Нет, подгонять коняшку каблуками можно, но действенность далеко не та, а ускориться ох как хотелось — цель-то, вот она, уже хорошо видна. Как и говорил наш таинственный освободитель, карету сопровождали трое всадников, пока что, похоже, не замечавших преследования. Что ж, нам это на руку.

Все хорошее вечно не продолжается — один из всадников оглянулся, что-то прокричал своим, те развернулись и резво поскакали нам навстречу. Тот из них, что был на правом фланге, обнажил саблю, а двое остальных… Дерьмо свинячье, да у них мушкетоны! А тот, который с саблей — это же Орманди!..

— Орманди — мой! — ору я Альберту, но ему не до меня. Вскинув карабин, граф стреляет — и один из наших противников слетает с лошади. Второй, поравнявшись с Альбертом, пытается навести мушкетон на него — и не успевает. Шлиппенбах оставляет противника позади, и, повернувшись в седле, стреляет ему в спину. Есть!

Я, уже выхватив шашку, готов встретить врага. Ах, ты ж!.. Кое-как удается принять на шашку страшный рубящий удар и увести клинок вражеской сабли вниз и в сторону. Мы проносимся на контркурсах, разворачиваемся и снова начинаем сближаться.

Я готовлюсь к повторению, но на этот раз венгр чуть пропускает меня и рубит по спине. Успеваю прикрыться шашкой и опять расходимся.

Третью атаку Орманди проводит на малой скорости, и успевает обрушить на меня два удара подряд, целя сначала в голову, затем, когда я отбиваю удар, пытаясь поранить мне руку. От второго удара, куда более слабого и не такого быстрого, я просто уворачиваюсь.

Мы начинаем кружиться друг вокруг друга (в гробу видал я таких друзей!). Орманди один за другим наносит рубящие удары — размашистые, сильные, хлесткие, я каждый раз успеваю их парировать. Такой рисунок боя меня устраивает — манера Орманди фехтовать хорошо мне знакома. Сейчас он начнет беситься из-за постоянных неудач, а, значит, и ошибки пойдут. Давай, урод, побесись, ну что тебе стоит?

Сила ударов этого козла не ослабевает, вот только сами они становятся однообразными и предсказуемыми. И — вот она, ошибка! Замахнувшись для удара, явно призванного снести к чертям мою голову, Орманди открывает правый бок, куда я и втыкаю шашку — клинок где-то на ладонь входит ему между ребер. Венгр валится вперед-вправо и я с силой и всей ненавистью рублю его поперек спины опять же по ребрам. Убедившись, что враг валяется в луже крови и не шевелится, бросаюсь догонять Альберта.

Времени граф даром не терял — пронесясь мимо еще одного валяющегося на дороге тела, судя по кнуту в руке, кучера, я догнал Шлиппенбаха, когда тот уже схватил под уздцы переднюю правую лошадь в упряжке и принялся тормозить карету. Кстати, фон Прюлль оставался верен себе — и кучер, и все трое сопровождающих снова были одеты в цивильное. Что ж, и ему маскировка своих делишек, и нам хорошо — опять убиваем не полицейских, а каких-то разбойников.

Карета, наконец, встала. Держа наизготовку карабин, Альберт велел пассажирам выходить. Пассажиров, правда, там не было, только пассажирки в количестве аж целых двух. Какая-то изрядных лет тетка, явно простолюдинка, и — слава тебе, Господи! — Катя. Порадовало, что на шею она бросилась сначала мне, а уж потом — кузену. Альберт сделал вид, что не заметил.

Прежде чем двинуться дальше, мы прибрались. Тела сбросили в кювет и кое-как закидали ветками, которые я нарубил с придорожных кустов. Граф, конечно же, прятать трупы не хотел, но я могу быть настойчивым и убедительным, когда это очень надо. Окончательно я его уломал, сказав, что раскрывать преступления, не зная как их правильно совершать, он толком не научится. Подействовало, как ни странно… У Орманди я затрофеил саблю — жуткое смертоносное оружие, внушающее страх одним своим видом — и подзорную трубу. Пришла в голову мысль, что несколько минут назад состоялось боевое крещение моей инкантированной шашки, не мимолетный же эпизод у Фильсхофена таковым считать.

Что ж, труд, которого мне это стоило, в полной мере себя оправдал. Орманди — вот он, валяется в кювете, и даже столь грозная сабля ему не помогла. Почему-то подумалось, что как-то я слишком буднично воспринимаю свершившееся возмездие, но мысли эти я постарался из головы выбросить. Ну, убил врага, да, отомстил ему за все сразу и что теперь, плясать прикажете и песни петь? Обойдусь как-нибудь…

Лошадей отвели за те самые кусты, там и привязали, да еще добрый Альберт надел им на морды торбочки с овсом, снятые с седел. Там нашлось и деревце, к которому привязали тетку.

Дальше ехали на трофейной карете, мы с Катей в салоне, Альберт правил лошадьми. Воспользовавшись представившейся возможностью, я устроил барышне небольшой разнос по поводу ее неуместного геройства у Деггендорфа. Нет-нет, никакой ругани, даже по-русски — я ж воспитанный аристократ, а не просто погулять вышел, но со всей строгостью поставить баронессе на вид, что своей глупой выходкой она слила в отхожее место наши с Альбертом героические действия, направленные, между прочим, на ее же спасение, мне пришлось. Говорить о том, что Альберт сам дурак, и в действительности виновником всех этих неприятностей был именно он со своим неуместным геройством, я Кате не стал из чисто педагогических соображений.