Прощание с Джоулем

– Куда?
– не оборачиваясь, спросил биорикша, когда Кесс и Джоуль запрыгнули под кожаный балдахин его коляски.

– Подальше отсюда, - сказал Кесс, задергивая за собой кожаный балдахин.
– И побыстрее. Плачу двойную.

Мышцы на голой спине биорикши вздулись узловатыми буграми и он с такой силой дернулся вперед, что опрокинул на проезжую часть два или три лотка с какими-то грязными тряпками. Сразу за лотками оказалась низкая и темная арка в которую биорикша протиснулся с неподражаемым мастерством и уже через минуту они катили по какой-то боковой улице, полностью безлюдной, заросшей вьющейся по стенам зеленью и прохладной. Хлопая тяжелыми ступнями по брусчатке, биорикша быстро бежал по узкой и тихой улице, бугры мышц на его спине уже покрывались потом и матово блестели в полумраке.

– Куда дальше?
– спросил биорикша, когда шум, теснота и духота центрального проспекта остались далеко позади.

– К храму, - неожиданно для себя самого сказал Кесс.

– К какому?
– спросил биорикша.

– У вас их много?

– Да.

– К храму Маммонэ. Самому большому и старому.

Биорикша резко взял влево, потом снова нырнул под арку, потом еще под одну и вскоре Кесс совсем успокоился, он понял, что инстинктивно взял правильное городское направление.

И действительно, зачем сразу ехать в военный госпиталь? Он все равно никуда не денется, никуда не убежит от них с Джоулем. А вот посетить какой-нибудь храм никогда не помешает. Тем более не какой-нибудь там походный, а самый настоящий - городской, большой и старый.

Городские улицы, по которым быстрой трусцой теперь бежал биорикша постепенно меняли свой облик. Вокруг становилось все больше зелени и все меньше гражданских лиц. Иногда они казались совсем безлюдными, а кусты, низенькие деревья и лианы росли прямо из щелей домов, они словно бы пробивались сквозь бетон и кирпичную кладку ветхих высотных домов докризисной и довоенной постройки, тянулись из этих узких каменных ущелий вперед и ввысь - к высокому и светлому небу. Иногда в каком-нибудь окне отодвигалась пыльная занавеска, и за ней появлялось сморщенное гражданское лицо или в какой-нибудь подворотне мелькала прикрытая грязной холстиной спина, но вокруг стояла такая удивительная тишина, что Кесс сразу подумал - вот такой и должна быть настоящая дорога к настоящему храму. Не фронтовая - узкая, изувеченная разрывами ракет и снарядов полевая тропинка, ведущая к какому-нибудь едва прикрытому маскировочной сеткой и дырявым брезентом полевому алтарю, а именно дорога - широкая, зеленая и безлюдная. И чтобы обязательно было тихо вокруг, чтобы не было слышно ни выстрелов, ни разрывов бомб, ни криков, ни навязчивого и бессмысленного лепета. Особенно - лепета. Чтобы продвигаясь к храмам по таким вот дорогам можно было хотя бы ненадолго забыться и отдохнуть душой.

Джоуль, казалось, как-то уловил или почувствовал настроение сержанта, он очень скоро тоже пришел в себя и успокоился. Теперь его уши снова стояли торчком, глаза сверкали и в них снова появился интерес к окружающему миру, а хвост энергично стучал по кожаной подушке в такт с хлопками тяжелых ступней биорикши по брусчатке.

"Кажется, вторая фаза операции прошла успешно, - с облегчением подумал Кесс.
– Мы почти доехали. Добрались сюда несмотря ни на что. Интересно, что мотивирует квадратных отдавать эти дурацкие приказы? Операция "Диана", надо же было такое придумать. Неужели нами командуют не только какие-то квадратные генералы, но и квадратные генеральши? Неужели капитан Оу прав и эти приказы приходят к ним прямо в снах?"

***

Храм Маммонэ оказался по настоящему большим и действительно старым. А еще он очень внушительно выглядел и был оформлен с большим художественным вкусом. Даже не верилось, что такое сооружение могли придумать и спроектировать какие-то военные архитекторы под руководством мастеров художественной пропаганды из довоенной контрразведки.

Вся лицевая, обращенная к городу часть храма была облицована тяжелыми медными пластинами с очень реалистичными и анатомически правильными изображениями людей и животных. Чтобы рассмотреть покрытые благородным зеленым налетом медные горельефы верхнего уровня, Кессу приходилось высоко задирать голову, придерживать фуражку рукой и сильно напрягать глаза. На горельефах были выдавлены и выбиты сценки из жизни - низенькие пузатые люди шли на них в бой, оказывали друг другу интимные услуги, обменивались какими-то предметами, демонстрировали друг другу непропорционально большие и толстые пачки вафель, пели, плясали, занимались воровством, разбоем, кутежами, пьянством, и делали еще массу хорошо узнаваемых, благодаря замечательному искусству неизвестных скульпторов, вещей. Все эти изображения действительно были выполнены с замечательным мастерством и так искусно, что ни за что на свете нельзя было спутать солдата с криминальным сутенером или базарным воришкой, а проститутку с уличным вафельным менялой. Изображений животных тоже было немало и в сценках они как бы прислуживали людям - возили их на своих спинах, подносили им подстреленную дичь, разминировали дороги, убивали других животных и охраняли от самодовольных толстых грызунов и юрких воришек какие-то посевы, кучи и склады. Одним словом, оформление фронтона могло впечатлить не только бывшего специалиста по античному искусству, но и самого необразованного, полностью равнодушного к любому из двенадцати известных искусств, человеку.

По-видимому, именно этот храм имел в виду капитан Оу, решил Кесс, рассматривая его внешнее убранство. Сейчас медь считалась одним из самых дорогих и благородных металлов, и фронтоны современных храмов уже давно ею не оформлялись. Весь храмовый новодел сейчас сверкал исключительно золотом, которое использовалось для отделки в невероятных количествах. Кесс уже пару раз сталкивался с огромными новыми храмами, состоящими исключительно из этого металла. Если пайка была хорошего качества, то швы на этом золоте совсем не были видны и тогда казалось, что они как бы отлиты одним цельным золотым куском. В солнечные дни на такие фронтоны невозможно было смотреть без густо затемненных очков.

Но здесь было совсем другое дело - зеленая медь отлично гармонировала с живой зеленью, что выбивалось из всех щелей и пор фронтальной стены, и как бы струилась по ней веселыми зелеными водопадами. Особенно хороши были молодые лианы, глаз на них словно бы отдыхал.

– Ну что, собака?
– спросил Кесс у Джоуля, окончив осмотр фронтона.
– Сходим в гости к Маммонэ? Сегодня у нас с тобой такой день, что это не помешает.

Джоуль радостно тявкнул и начал быстро перебирать лапами, как бы выражая свое собачье согласие и сержант поставил сапог на первую мраморную ступеньку.

Широкая лестница сначала привела их под высокий и длинный портик, стены которого тоже были украшены медными горельефами со сценами из бытия священной триады, которое до краев было заполнено различными божественными хлопотами, за ним оказался длинный и узкий зал теперь уже с живописными росписями на ту же тему, сразу за которым был еще один круглый зал совсем без горельефов и росписи.

Это был так называемый "очистительный зал" в котором каждому прихожанину или просителю как бы предлагалось очистить свой разум от повседневных быстрых мыслей, скоротечных надежд, мимолетных желаний и всего остального, что так мешает любому человеку правильно подготовиться к встрече с вечным и неизменным.

Из зала вели три выхода, над которыми висели тяжелые бронзовые плиты. Над центральным выходом висела самая большая медная плита с надписью "МММПНё" и знаком "Ь", над левым - плита с надписью "FRШDIZI" и знаком "в", а над правым - "МRZ" и "Щ".

Кесс лишь на мгновенье задержал взгляд на этих плитах, и сразу уверенно шагнул в центральный проход.

За проходом располагалось огромное гулкое помещение с высоким куполообразным потолком, настолько высоким, что его верхняя точка была едва различимой в свете многочисленных светильников и факелов. В центре огромной залы возвышалась колоссальная медная статуя Маммонэ в образе сидящего тучного мужчины с как бы распростертой над миром правой дланью. Длань была обращена щепотью вверх, ее указательный и большой пальцы были соединены каноническим кольцом потирания, а остальные персты были развернуты широким благословляющим веером. Маммонэ был завернут в просторную тогу и сидел на широком и прочном жертвеннике - каноническом изображении Марза. Афродизи в образе канонической хрупкой девушки сидела на левом колене Маммонэ и улыбающийся древний бог заботливо придерживал ее левой дланью. Из-за тяжелого тройного подбородка его улыбка казалась тоже как бы тройной и тяжелой. Кесс снова задрал голову вверх и придавил сползающую фуражку левой рукой. Ему очень хотелось рассмотреть эту замечательную скульптуру во всех подробностях.

С первого взгляда он понял, что перед ним настоящее древнее произведение искусства, причем исполненное в подлинном, очень подробном каноническом стиле и с невероятным мастерством. Сейчас такого уже не делали. Даже высокий островерхий колпачок Афродизи был на своем месте, и ее продолговатые двойные крылышки были развернуты над поддерживающей дланью Маммонэ под правильным, приблизительно в шестьдесят градусов, углом. Буква "М" на жертвеннике располагалась точно в центре между ногами Маммонэ и была украшена двумя короткими скрещенными мечами, которые как бы парили над полем очень искусно выдавленных крошечных черепов. Повинуясь старому военному рефлексу, Кесс поклонился сначала жертвеннику и этой тяжелой букве, а только потом Маммонэ и Афродизи.

Благодаря мастерству неизвестного скульптора и качеству древней отливки священная триада выглядела как единое существо.

"Да, сейчас такое уже не встретишь, - думал Кесс, всматриваясь в скульптуру и открывая для себя все новые и новые подробности и детали, - сейчас каждый художественный агитатор-лепила отливает что попало, причем в этом грязном золоте, жалея потратить на свое произведение даже грамм благородной меди, олова или бронзы".

Это была чистая правда, Кесс уже пару раз видел изображение Маммонэ в виде бегущего золотого Гермесия, а несчастную Афродизи и вовсе изображали кому и как это было угодно и она постоянно оказывалась то в образе старой грудастой феи со смешными короткими крылышками, то в виде худющей волчицы с семью неправдоподобно большими сосцами. Одним из таких новоделов было изображение Дианы-охотницы во время охоты на каких-то двуногих то ли оленей, то ли фавнов, причем, гладко и чисто выбритых и абсолютно безрогих.