Прощайте, сожаления!

28

Хотя юбилей "районки" выпал на среду, отмечать его Застровцев решил в пятницу семнадцатого июня. Расчёт был ясен: пятница - это уикэнд, по случаю которого чиновный люд начинает разбредаться со своих рабочих мест уже вскоре после полудня, и потому самый подходящий день для официального праздничного застолья. Накануне всем сотрудникам газеты было поручено принести из дома побольше посуды, а на дам был возложен ещё и натуральный оброк в виде блюд, которые им надлежало приготовить дома и доставить в редакцию в горячем виде в больших кастрюлях, обёрнутых полотенцами.

Чтобы его посуда не затерялась, Каморин принёс из дома шесть суповых тарелок с одинаковым рисунком на донцах - алым цветком мака. Застровцев похвалил его за исполнительность и тут же дал новое задание: носить из других кабинетов в редакторский, самое большое помещение редакции, канцелярские столы. Их нужно было расставить по периметру кабинета вплотную друг к другу традиционным "покоем". За отсутствием в редакции других мужчин Застровцеву самому пришлось носить столы в паре со своим подчинённым. Каморин молчаливо согласился на более трудную и менее почётную роль: он шёл первым, неудобно держа столешницу в заведённых за спину руках, получая время от времени толчки столешницей в зад и чувствуя себя при этом запряжённой лошадью. Тогда как Застровцев, шествуя сзади, мог представлять себя в более престижной роли погонщика тяглой скотины.

Когда столы из всех кабинетов были уже перенесены, а "покой" оставался всё ещё "колченогим", Застровцев направился со связкой ключей к неприметной, всегда закрытой двери в коридоре по соседству с туалетом и начал один за другим подбирать их к тяжелому висячему замку. До сих пор Каморин не был уверен в том, что это постоянно запертое помещение принадлежит редакции: ведь рядом, в том же коридоре, что проходил через весь цокольный этаж, находились двери в кабинеты адвокатской конторы и районной службы занятости.

Наконец один из ключей провернулся в замке, и таинственная дверь распахнулась. На Каморина повеяло затхлой сыростью и плесенью. Вся комната, слабо освещённая дневным светом, который с трудом просачивался через очень пыльное зарешёченное окно, оказалась уставлена старыми канцелярскими столами с наваленными на них стопами газет. Одного взгляда хватило, чтобы понять: это были номера "Оржицкой нови" - целый архив "районки" за много лет. Впрочем, только на двух столах, ближайших к окну, газеты оказались в сравнительно сохранном состоянии, с различимыми издалека крупными заголовками на пожелтевших страницах. На других же столах громоздилась тёмно-серая, склизкая, студенистая масса. Каморин из любопытства дотронулся до неё, подойдя к ближайшему столу, и на его руке остался чёрный, липкий, жирный след, словно от сажи. Его передёрнуло от отвращения: ощущение было такое, точно он прикоснулся к раздавленной мохнатой гусенице. Или, хуже того, - к дохлой, мягкой, тронутой тлением мыши.

– Что же здесь произошло?
– спросил он дрогнувшим голосом.

– Трубу отопления однажды прорвало, - сдержанно ответил редактор.

Каморин тотчас представил, как это всё происходило, как в запертой круглый год комнате-архиве вода постепенно залила пол и медленно поднялась над его уровнем сантиметров на десять, как её горячие испарения сначала пропитали подшивки, затем стали крупными каплями оседать на потолке и оттуда падать редким дождём. И только когда весь дом пропах сыростью, когда в соседних помещениях набухли и потемнели половицы, а стёкла в окне в запертой комнате подёрнулись густым туманом, в редакции наконец спохватились. Тогда открыли эту неприметную дверь в коридоре, и за ней оказалось что-то вроде жаркого тропического болота, которое сразу обдало вошедших горячим, удушливым паром...

Странно, что это ЧП не использовали недоброжелатели Застровцева и всей команды Сахненко! Можно было сфотографировать белёсую, парящую топь и в подписи к снимку развернуть простую, броскую метафору: не только архив "Оржицкой нови", но и вся эта редакция, вся районная власть - стоячее, вонючее болото! Но злые девчонки, переметнувшиеся из "районки" в пасквильный листок под названием "Оржицкий вестник", до этого не додумались...

– С двух столов, что у окна, более сохранные подшивки переложим на пол, а остальные выносим на мусорку, - деловито распорядился Застровцев.

Грузить тяжёлые, склизкие кипы в пластиковые мешки и носить их через двор к мусорным бакам пришлось, конечно, одному Каморину. В качестве защитных средств он использовал два полиэтиленовых пакета, надетых на руки. Застровцев же только сортировал подшивки на двух столах у окна и складывал более сохранные на пол, а предназначенные к уничтожению сваливал у двери. Когда все столы были освобождены, Каморин увидел, что от истлевших газет на столешницах остался слой вязкой, темной массы, похожей на гуталин. "Да это же черная плесень!" - догадался он, смутно припомнив о том, что читал где-то о её губительном действии на здоровье при попадании внутрь человеческого организма, особенно через открытые раны и или даже трещины на коже...

– Ничего, уже немного осталось, - как бы прочитав его мысли, сказал Застровцев.
– Перенесём эти шесть столов и после этого вымоем руки.

Каморин бросил смятённый взгляд на свои летние брюки очень светлого оттенка серого света: при малейшем соприкосновении с краем столешницы они приобретут совершенно неприличный вид. Вот если бы накрыть столы чистой бумагой... Но Застровцев уже нетерпеливо нахмурил брови: мол, пошевеливайся! Каморин послушно "впрягся", ухватив заведёнными назад руками очередной стол. Переноску они завершили споро, на одном дыхании, чтобы поскорее освободиться от неприятного дела. Один раз на выходе из сумрачной кладовой Каморин запнулся о порожек, а Застровцев не сбавил хода и столом слегка толкнул подчинённого. Но толчок пришёлся как будто лишь в ладони Каморина. Во всяком случае, он не почувствовал прикосновения к своей "филейной" части и потому легко убедил себя в том, что всё в порядке. Ведь в противном случае Застровцев, конечно, по-джентльменски предупредил бы его о случившейся неприятности.

Вот уже все столы были расставлены традиционным "покоем", и сразу после этого редакторский кабинет превратился в пусть небольшой, но уютный пиршественный зал, сама теснота которого обратилась в неожиданное достоинство, создав атмосферу интимности и простоты. Тотчас явились редакционные дамы и принялись хлопотать: наскоро протирать столы, накрывать их скатертями и расставлять посуду. Каморин поспешил занять место за столом, ближайшим к двери и завершавшим одну из ножек "покоя". Там он был вроде бы на виду и в то же время не лез никому на глаза. Выбранное место было хорошо ещё тем, что позволяло легко улизнуть. Именно это Каморин и намеревался сделать спустя приблизительно час после начала застолья.

Мало-помалу начали прибывать гости. В большинстве своём они были незнакомы Каморину. Какие-то важные старики явно пенсионного возраста, какие-то чиновные дамы... Но где же первые лица районной власти? За десять минут до назначенного времени никого из них еще не было...

Каморин достал свой смартфон и погрузился в просмотр материалов столичной прессы. Вокруг хлопотали редакционные дамы: раскладывали по тарелкам принесённую снедь.

Внезапно из открытой двери в секретарский "предбанник" донёсся гвалт встревоженных, возмущённых голосов:

– Ах, какие люди! Как только они посмели!
– Каморин узнал голос секретарши Елены Ивановны Горшениной.

– Но кто же это писал?
– вопросил незнакомый женский голос.

– Да уж известно кто!
– жёлчно ответил незнакомый мужчина.
– Здешние девочки-припевочки, которых "районка" пригрела и обласкала! Подпись-то какова: "Неуважающие вас сотрудники "Оржицкого вестника"! Могли бы и своими именами подписаться, ведь никого в этой газетёнке, кроме трёх всем известных молоденьких сучек, нет!