Прошедшие войны

— А куда мы идем, Ваша? — впервые задал Цанка с утра волнующий вопрос.

— В Нуй-Чо. [51] Эта речка называется Лэнэ, по ней мы пойдем вверх и к вечеру должны дойти до цели. Если бы мы пошли в обход, а не через пещеру, то дня пути нам не хватило бы… Я ведь не могу быстро идти — годы не те.

— Ладно, Ваша, перестань! Я за тобой еле поспевал на подъеме, — утешая дядю, говорил юноша. — …А что за беды были вокруг этой пещеры?

Баки-Хаджи посмотрел по сторонам, вырвал с корнями пучок прошлогодней травы, аккуратно разложил ее на камень и сел на него.

51

Нуй-Чо (чеч.) — дословно местность веников

— На голый камень не садись. Еще холодно — простуду схватишь.

Когда Цанка смастерил себе такое же, как старик, ложе, мулла начал свой рассказ.

— Я был тогда, наверное, чуть старше тебя. У нас в селе тогда был старейшиной Мовсар Устаев. Вот к нему в гости и приехали друзья. Пошли на охоту, и меня с собой взяли — я был хорошим стрелком, да и собаки у меня были лучшие в округе. Дело было зимой. В снег на этом склоне ходить тяжело. Однако мы увидели огромные следы медведя-шатуна. Пошли по отпечаткам лап и пришли к этому месту, к входу к пещеру. Стали стрелять наобум во внутрь. Никакого зверя — только куча летучих мышей, зимующих здесь, заметалась внутри, издавая страшный писк. Тогда мы послали двух людей в обход, чтобы засесть у противоположного входа, а с этой стороны подожгли огромный костер — прямо у входа. Весь дым от мокрых дров и хвороста потянулся в пещеру — проснулся наш медведь, зарычал в отчаянии и бросился к противоположному выходу. А там как раз подошли Мовсар и его напарник — залпом выстрелили они в медведя — огромный был зверь, матерый. А тому хоть бы что. Разъяренный, кинулся шатун на них: Мовсар отскочил, а напарник не успел, и так вместе с медведем в обнимку слетели они со скалы в пропасть. Все бросились вниз: человека нашли, а медведь ушел, оставляя на снегу щедрый кровавый след. Вскоре собаки догнали его, в драке, ослабленного, повалили наземь, там и мы подоспели, добили зверя. Опечаленные случившимся, мы взяли труп односельчанина и вернулись в аул, а Мовсар остался; стушевал шкуру, принес ее и большой кусок мяса домой, остальную часть медвежатины бросил собакам. Через неделю мои собаки стали вести себя странно, даже агрессивно. Твой дед и мой, получается, отец Арч сразу пристрелил их, а через месяц заболел и наш Устаев. Стал он бешеным. Привязали его веревками к дереву — знахарей возили, русского врача из Шали привели; ничего не помогало. В ярости головой бился о ствол, оставляя море крови и вмятины в коре. Под конец он ослаб, на морозе простыл, заболел еще и чахоткой, и на радость родным и себе на счастье тихо умер… Даже омывать его труп люди боялись… Всякие басни ходили вокруг этого события, но мне кажется, что прав был русский врач, который сказал, что медведь заразился бешенством от летучих мышей, а Мовсар и собаки — от него.

Баки-Хаджи еще не успел закончить рассказ, а Цанка уже вскочил, часто что-то сплевывая, глядел со страхом на пещеру и взмолился:

— Ваша, пошли отсюда побыстрее.

— Что ты задергался, — смеясь, сказал мулла. — Я после того случая раз тысячу бывал в ней, и как видишь ничего… Хотя по правде все мы ненормальные.

Продолговатая зеленая ящерица, шурша прошлогодней листвой, выползла из-под куста, удобно примостилась на соседнем камне, для прогрева на солнышке, однако, заметив присутствие людей, недовольная, оборачиваясь, ловко скрылась в расщелине.

— Еще одна печальная история связана с этой пещерой. В нашем ауле один парень и девушка любили друг друга. (Это тоже было когда я был еще юн.) Их родители были против женитьбы. У других нардов такое бывает, когда кто-то богат, а кто-то беден, а у нас когда один род или тейп считает недостойным другой. Тогда молодые бежали и поселились в этой пещере. Неожиданно для всех через несколько месяцев молодой человек скинул вот с этого места в ущелье свою любимую, а затем с криком бросился ей вслед.

— Прямо отсюда он бросился? — переспросил Цанка.

— Да, именно вот отсюда, — указал мулла.

Юноша внимательно, еще раз, оценивающе посмотрел в ущелье, затем взял небольшой камешек и кинул его вниз, с удивлением на лице мотнул головой.

— Да, — сказал он, — все истории печальны.

— А есть и веселая история, — вдруг с загадочной улыбкой на лице ответил Баки-Хаджи, — ты наверное ее слышал.

— Расскажи, про что.

— Вот сейчас мы пойдем вдоль ущелья, и за склоном этой горы мы увидим разрушенные временем и людьми древние чеченские башни. Это место называется Чахи-ари. [52] Так вот, в давние времена здесь жил очень скупой и богатый человек Чахи. У него не было ни жены, ни семьи, а была у него большая отара. И занимался он скотоложеством. Баранов он съедал, а овец оставлял. Когда он стал старым и немощным, потребности овец стали ему не под силу. Бедные овцы беспрестанно блеяли, требуя удовлетворения. Тогда стареющий, видимо как я сейчас, Чахи пошел на охоту и поймал в капкан бородатого горного козла. В желудке этого козла есть вещество — называется безоар. Говорят, что оно вылечивает многие болезни, делает человека молодым и с большими потребностями… Так вот, поймал Чахи козла, обвязал его веревками, принес домой и хотел было зарезать, так не тут-то было. Голодные овцы налетели на своего немогучего хозяина, сбили его с ног и стали поедать конопляные путы, связывающие с необъятными потребностями молодого козла. Освободили овцы желанного и ушли в альпийские горы. Со злобной ревностью бросился за ними бедный Чахи, хотел отбить у соперника несколько годовалых молоденьких овчих, однако не поделился молодой козел — ответил гнусной неблагодарностью. Недружелюбно наклонив голову, выставив вперед очень длинные саблевидные, с округленными буграми по передней стороне рога, стал козел бить передней ногой о землю, предупреждая прежнего владыку отары. Не захотел слушать старый олух, двинулся вперед; тогда горный козел мотнул головой, повел бородой по траве, чуть разогнался и вдарил прямо в живот несчастного Чахи. Говорят — крикнул от боли и злости он — ледник на Кавказском хребте с места тронулся и полетел вниз, все выравнивая, а по горам еще долго эхом носился отчаянный крик обессиленного и отвергнутого распутника. Козлиный удар был так силен, что Чахи полетел в одну сторону, а его длинный нос и достоинство в другую. И стал он безносым, непотребным уродом. Однако недолго горевал жадный Чахи — не по годам, а по дням стала размножаться его отара. Там, где другие овцы в год по одному ягненку приносили приплода, у Чахи стали появляться на свет по два, по три, а то и по четыре ягненка. Вся долина стала белой от необъятной отары. Полюбил тогда Чахи своего козла, и новое желание и потребность возникли в нем. Как-то ночью подкараулил он уставшего за день козла, обвязал его вновь путами, затащил в эту пещеру, чтобы никто не видел и чтобы овцы не мешали. Семь дней откармливал его из рук хлебом и кукурузой. Затем стал на четвереньки, накинул на себя овчинную шкуру и нежно заблеял. Не возжелал могучий козел такого позора — ткнул длинными рогами в тощие ягодицы Чахи и выкинул его из пещеры, а следом и сам вышел, обрадованный свободой. Не знал бородатый козел, что уже несколько дней, одурманенные запахом хлеба, шакалы хоронились возле выхода из пещеры. Поганым стариком хищники побрезговали, а на козла набросились и прямо на глазах Чахи обглодали все мясо, оставив лишь целый скелет. Окутал старик козлиные мощи в бурку, со слезами на глазах притащил домой Не мог он пережить утраты своей последней любви. На следующий день он продал всю свою отару, на все деньги купил у горных евреев золото и решил увековечить память о своей трагической любви. Растопил он драгоценный металл и вылил по форме скелета в натуральный размер золотую статую любимого козла, а затем еще долго приделывал к ней длинные золотые рога, длинную золотую бородку, и особой тщательностью — половые достоинства могучего козла.

52

Чахи-ари (чеч.) — долина Чахи.

— Говорят, что многие видели эту статую — много, говорят, было в ней золота. Перед смертью старик совсем вышел из ума и как любимого человека где-то захоронил золото. Говорили, что в этой пещере. С тех пор много глупцов отлопатило и эту пещеру и всю окрестность… На этом склоне был густой буковый лес, как вон там в стороне. Эти козлоискатели вырубили весь лес, начались обвалы, и остался только каменный голый остов. Вот что оставил после себя подонок Чахи.

— Так что, так и не нашли этого козла? — с любопытством спросил Цанка.

— Разумеется, нет.

Кряхтя, Баки-Хаджи встал, слегка потянулся. Хотел было тронуться, но до сих пор еще сидевший неподвижно Цанка вдруг снова спросил:

— А те, кто искал в пещере золото, — они заразились бешенством?

— Ха-ха-ха, — весело рассмеялся старик, — они до поисков становились бешеными, а потом шли сюда. Разве нормальный человек поверит в эту сказку… — и уже трогаясь, обернулся и сходу продолжил: — Сюда много искателей приходило. Даже армяне, цыгане. Устраивали здесь целые побоища… Я это помню… А вечно ненасытный имам Шамиль лично командовал поиском. Сто аварцев под присмотром его сыновей и жены-армянки здесь целый месяц копались. В этой пещере его любимый сын, что служил у русских, заболел и умер… Ладно, пошли, солнце уже высоко.

— Так где может быть захоронено это золото? — не унимался от любопытства юноша.

— Какое золото?! О чем ты говоришь, Цанка! Все это сказки… Да и если бы ты нашел этого козла — счастья от него все равно не было бы. Не знают все эти козлоискатели, что счастье не выискивается, а по крупицам создается. Только тогда это блаженство становится основательным и долгим, а остальное все миф… Знаешь, у нас есть поговорка — на ворон не охоться, от них нет прока… Пошли, заболтались мы.

По узкой каменистой, поросшей мелким кустарником и высохшим прошлогодним бурьяном тропе спустились вниз к шумной реке. До колен промочив ноги, перешли речку и двинулись по склону вверх, цепляясь за каменные выступы, тонкие стволы деревьев и кустарников.

Стало жарко, обильный пот капельками стекал по лицу. Верхняя одежда стала в тягость. Баки-Хаджи часто останавливался, устало присаживался, чуть восстановив дыхание, трогался дальше.

Если у подножия горы лес был смешанным — из деревьев боярышника, мушмулы, орешника, то чуть выше стали встречаться высокие деревья дикой яблони, груши, липы и осины. А затем, ближе к вершине, росли лишь величавые, гладкоствольные чинары. Покрытые застенчивыми почками, они еще свободно пропускали лучи весеннего солнца. Кругом пели птицы, летали мошкара, мелкие мотыльки. Высохшие, еще не потерявшие формы, прошлогодние листья прилипали к подошвам промокших чувяк, желали уйти вместе с путниками в далекие края.

Достигнув вершины, Баки-Хаджи упал ничком на сырую землю. Тяжело дышал, его мучил гортанный кашель, он не мог избавиться от едкой слюны. Цанка, оперевшись подбородком на измучившее его ружье, любовался пейзажем.

Кругом, охватывая весь простор, чернели покатые бесконечные горные хребты, испещренные многочисленными ущельями и впадинами. Все они были покрыты девственными лесами бука и дуба. За чередой черных гор выросли голые горы, покрытые альпийскими лугами. На них кое-где в ложбинах и впадинах маленькими колониями ютились голубые невысокие ели, а дальше на солнце блестели серебром остроконечные вершины ледников. От них веяло недоступностью и отчужденностью от мирской суеты.

Далеко внизу на востоке, в небольшой долине между гор бледной синевой искрилось озеро: оно было причудливой формы, с искривленными, с редкой растительностью берегами.

— Это озеро материнских слез, — сказал вставший с земли старик, перехватывая взгляд племянника, — вода в нем соленая. Когда небо голубое — оно тоже голубое, а когда становится небо пасмурным — вода в водоеме также темнеет.

— А почему так назвали это озеро? — спросил Цанка.

— В давние времена пришел неприятель в наши края. Для отпора врага собрались наши предки на горе Эфтан-Корт, долго спорили и не пришли к согласию, решили, что каждый должен сам охранять свой очаг. Поэтому и назвали ее Тупая Голова… Кстати, эта тейповщина, разобщенность по кланам у нас до сих пор сохранилась… В этом месте жила молодая семья, и у них только-только родилась двойня — два сына. Встал отец семейства на защиту очага и погиб в неравной схватке. Тогда мать, спрятав грудных младенцев в ущелье, переоделась в одежду мужа и бросилась на врага. Отчаянно дралась мать детей, долго не могли с ней враги справиться, и наконец обессиленная, истекая кровью, упала она наземь. Подошли к ней враги, удивились грудью исполинской, мечом секанули по ней и потекло молоко материнское двумя рукавами. Поняли враги, что где-то есть спрятанные дети, нашли их и решили потопить в молоке матери. Побросали они детей в молочные реки. Думали, захлебнутся они там. А сыновья напились вдоволь нектара родительницы и превратились в мгновение в исполинских богатырей. Бросились они на врагов — всех уничтожили и сами погибли. Мать все это видела, скорбно рыдая — умерла в отчаянии… Вон эта гора, — показывал Баки-Хаджи своей тростью, — и есть ее рыдающая голова — так ее и назвали, Ненан-Корт, [53] а от ее слез образовалось это озеро, и никогда оно не пересыхает, хотя и нет к нему видимого притока. Это говорят, что до сих пор мать наша плачет, видя нашу разобщенность… Почему, ты думаешь, в наших речках Вашандарой и Верхний Вашандарой, вода белая — это молоко матери, а называются они братские, [54] а текут они, а отличие от всех рек Чечни, не с Юга на Север, а с Востока на Запад, желая соединить все бассейны наших горных рек… После этого общечеловеческие проблемы стали обсуждать у другой горы — Кхеташ-Корт. [55] А вон башни Чахи… Как и все в этом мире — разваливаются…

53

Ненан-Корт (чеч.) — голова матери.

54

Ваша (чеч.) — брат.

55

Кхеташ-Корт (чеч.) — голова согласия.