Прошел год

– Зачем?
– жестко спросил Макс.
– Нет, ну я понимаю - была история. Несколько нетипичная для нашей жизни. Лав стори. Грустная, прекрасная. Она кончилась.

– Не кончилась, - сказал я и испугался. Я сам не понял, почему я так сказал. Макс медленно пил кофе и пристально смотрел на меня. Я не выдержал этого взгляда, пошел к окну, посмотрел вниз. Внизу, очень далеко мчались машины и шли люди. Там не было Сада и моря. Во сне рядом со мной стоял молодой и здоровый Лева, он обнял меня за плечо левой рукой и наконец-то закурил. Мы с ним стояли, молчали, смотрели на Сад. Что-то произошло со мной в этот момент.

– Я не думаю, что ты...

– начал Макс.

– Что? Что я? Ты хочешь сказать...

– Ну уж нет, - энергично покачал головой Макс и светлые волосы упали ему на лицо.
– Лучше уж не говорить. Ты знаешь, что бывает, если дракона назвать по имени? Он появится.

– Ну так давай проверим.

– Нет, - повторил Макс.
– Ты мне друг. Я не хочу, чтобы тебя всякие там драконы одолели.

– Не хочешь - не говори, - решился я.
– Я и сам могу сказать.

Я вспомнил запахи ночного Сада, шероховатость влажных кипарисовых шишек, заколоченную дверь дома. Как я ждал звука шагов в темноте и тишине. Двадцать лет назад на темном крыльце дома сидел, закинув ногу за ногу, человек. Курил, молчал, улыбался. Смотрел куда-то вглубь освещенной комнаты. Сейчас он смотрит в окно. И тоже молчит. Я же был там, рядом. Мог взять его за руку. Мог вернуться. Мог послать всех и остаться рядом.

– Он мне нужен. Он. И больше никто. В этом смысле.

– Знаешь что, - сказал Макс , глядя куда-то в угол.
– В этом смысле в тебя вселился твой братец, извини. Это единственная гипотеза, которая на нынешний час...
– он глянул на часы, - половина одиннадцатого... у меня имеется. Ладно, пошли дальше. И что? Лежит где-то царевна в хрустальном гробу тридцать лет и три дня, откуда не возьмись, появляется принц на белом коне, целует ее в уста, она просыпается, говорит... Ты этот сюжет имеешь в виду? Возможно, ты еще и тянешь на принца, но Лев Михайлович уж точно не царевна. Судя по всему, он, классный мужик, очень умный и главное - честный. В строгом смысле этого слова. Он пережил трагедию, или, точнее, не пережил. Боюсь, что твоя романтическая идея даже не удостоится поворота его головы. Не лезь, слушай. Это совершенно не твоя история.

Конечно, мы пили виски. Как мы не растягивали, в начале седьмого возникла дилемма: идти Максу домой за следующей и последней и таким образом подвести черту неликвидам, образовавшимся после юбилея его папы, или уже переходить к чаю.

– Сколько не бери, - привычно прокомментировал совершенно трезвый Макс, - все равно два раза бегать.

– Нет уж, - сказал я .
– Нет. Пьянству - бой. Пошли лучше гулять.

Больше мы об этом не говорили - точку зрения Макса я понял, принял и заткнулся. Мы пошли гулять и встретили Майку. Майка была красивая, веселая, несла домой курицу и зеленый лук. Я пошел к ней ночевать. Когда мы на углу прощались с Максом, он сказал:

– Ну вот. Просто надо проголодаться.

Кстати, курицу она готовила классно - в гриле, с хорошей комплексной приправой, с длинным рисом.

– Пить будем?

– спросила она.

– Фу, - я поморщился. Сивушный привкус виски меня преследовал.
– Только чай. И, если можно, зеленый. И, если можно, я заварю сам. А ты какую-нибудь музычку поставь.

Майка включила проигрыватель и принялась программировать гриль. Музыка накрыла меня и потащила. Я пролил кипяток.

– Осторожно, ты что!
– испугалась Майка и собрала воду вафельным полотенцем.
– Обжегся?

Да. Я обжегся . Я снова куда-то провалился.

– Что с тобой?
– спросила Майка.

– Ничего.

Что-то случилось у меня с дыханием - дышать стало болезненно тяжело. Комок в груди - это банально, но абсолютно точно.

– Что это за музыка?
– спросил я Майку.

– Альбинони , - удивленно сказала музыкально образованная Майка.
– Соната ре минор. Да она везде звучит. Это ты из-за музыки так расстроился?

– А что, видно?

Майка не ответила. Пошла, сменила компакт. Сказала: - Сменим лирическое на что-нибудь политическое. У меня тут Галич есть в цифровой обработке. Любишь Галича?

– Читал...
– неуверенно сказал я.

Глухой голос Галича был кстати. К тому же это как бы не совсем музыка - так, речитатив. Я вслушался. "Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом, где с куполом синим не властно соперничать небо..." Я огляделся. Был тихий мирный вечер, благоухала курица. Майка мелко резала зеленый лук. "Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый. И я упаду, побежденный своею победой и ткнусь головою, как в пристань, в колени твои".

Мир ополчился против меня.

– Помоги накрыть на стол, - сказала Майка.

"Когда я вернусь. О, когда я вернусь..."

– Ну, как тебе Галич?

– Хорошо, - обречено сказал я.
– Хорошая песня, очень политическая.

Мне хотелось плакать и совершенно не хотелось есть. Ничего не хотелось.

– Я пойду, Майя, - сказал я ей и она распрямилась с желтыми салфетками в руках.

– Как?
– не поняла она.
– Тебе плохо? Ты какой-то бледный. Тем более, оставайся.

– Это я виски перепил, - я попытался соврать.
– Несвежие, наверное.

Майка любила меня. Что я мог ей сказать? Но Майку было трудно обмануть.

– Слушай, - сказала она и села строго напротив.
– Что случилось?