Прошел год

empty-line/>

– Тише, Марик, - укоризненно сказал он.
– Люди спят.

Он еще не очень твердо стоял на ногах, но улыбка, о возможности которой я могла только догадываться по "садово-огородной книге" - нежная, уверенная и прямо свидетельствующая о твоей победе, уже жила на его лице".

* * *

Стокгольм в середине октября тихий, ясный, благополучный. Для меня Стокгольм - это Малыш и Карлсон, Расмус-бродяга, мальчик Мио и волшебные яблоки.

Ты показываешь мне город, мы едим запеченную в сливках треску, смотрим с моста на опавшие листья клена, пьем пиво на улице. На церемонии вручения премии на сцене шведский король что-то долго и неслышно для присутствующих говорит тебе, а ты - ему. Вы оба при этом смеетесь и нарушаете протокол.

– Что он тебе говорил?
– спрашиваю я, уже ближе к вечеру, когда ты оказываешься в зоне относительной досягаемости. Ты отводишь меня в сторонку и так, чтобы не слышали многочисленные журналисты, говоришь мне на ухо:

– Он сказал: "Ну, ты, козел. Ты куда это пропал на двадцать лет? Тебе что, насрать на мнение мировой общественности?" А я ему : "Ты сам козел. Имел я в виду твою общественность. Но тебя лично я очень рад видеть".

Папарацци фотографируют нас сверху, снизу, сбоку, и даже понятно - зачем.

– Чего ты врешь!
– говорю я тебе.

– Я не вру!
– удивляешься ты.
– Мы с ним двадцать пять лет знакомы, еще с тех пор, как он был не королем, а простым престолонаследником. Он мой коллега, мы с ним когда-то в Лондоне лабораторию на двоих делили. Целых два месяца. И по вечерам пили портер. Я и на свадьбе у него был.

– А что, - задаю я идиотский вопрос, - короли тоже бывают биологами?

– Более того, - очень серьезно и еще сильнее понижая голос, произносишь ты, - случается, короли даже бывают людьми.

На пресс-конференции тебя спрашивают, вернешься ли ты в Израиль.

– Нет, - отвечаешь ты.
– Я как бы и не жил там никогда.

Повисает некая пауза.

– Дом там, где Харт.
– говоришь ты и подмигиваешь мне, сидящему на галерке. Мы недавно посмотрели с тобой этот старый фильм с нетипичной для Голливуда эстетикой и молодой Умой Турман. Журналисты молчат, но по-своему въезжают в каламбур.

– Кстати о кино, - поднимается молодой толстый британец с микрофоном ВВС.

Ты смеешься.

– ... Как вам последний блокбастер Бессона?

– А что такое "блокбастер" ?
– спрашиваешь ты.

* * *

Мне двадцать два года. В Саду ранняя, неправдоподобно жаркая весна. Пройтись босиком по влажной траве можно не позднее шести утра - в серой дымке, в тени банановой рощи, трогая большие прохладные листья и дыша тонкими запахами расцветающего берега. После шести все стремительно высыхает и в нашем доме приходится закрывать жалюзи и включать кондиционер. Это другой дом, но у него тоже есть плафон, а во внутреннем дворе растет маленькая молодая араукария, которую привезли тебе из Латинской Америки два месяца назад. Она не нуждается в технологии компенсаторного интродуцирования - она просто растет в этой земле.

Я уже нырял с волнореза и сломал ногу. Теперь я сижу в гипсе, держа на коленях ноутбук, и вяло пишу концепцию правовой экспертизы для каких-то очередных социальных реформаторов.

А два старых рыжих придурка - Лева с Линой - играют в теннис. Они мокрые, одинаково длинноногие и носятся, как лошади. Они все в белом, а я в гипсе и работа моя не движется.

Я смотрю на них и думаю... ничего я не думаю.

Пожалуй, я их ненавижу.

Я закрываю глаза и вижу солнце.

Киев, март 2000г.