Прошел год

empty-line/>

У меня опять случилось что-то с горлом.

Левка, мне плохо. Я скоро сдохну. Все, о чем ты писал - правда. Что-то происходит с дыханием, с глазами и кожей.

Лина опять пристально, я бы даже сказал, слишком пристально посмотрела мне в глаза.

– Из нас двоих ты видел его сравнительно недавно, - сказала она тихо.
– Что ты можешь о нем сказать?

– Он жив.

– Но он не хочет жить.

– Не факт.

– Слушай, - Лина поежилась.
– Однако ветрено тут у вас.

Только когда мы оказались в маленькой кафешке с рушниками и глечиками, я позволил себе спросить:

– Так почему вы решили мне это рассказать? Все-таки?

Она молча и медленно, маленькими глотками, очень маленькими, сказал бы я, - пила коньяк.

– А вдруг, - задумчиво сказала она, - его можно уговорить... о снисхождении к этому миру. Ради бога, прости. Я подумала, может у тебя получится. Кое-что в нашем с тобой разговоре укрепило меня в этой мысли.

– Лина!
– я почему-то развеселился.
– У меня есть версия, что нобелевка его не впечатлит. Нобелевка - часть, как вы говорите, "этого мира", а он на него принципиально забил. Со всеми его нобелевками. Извините.

– Батюшки, - сказала Лина, глядя мимо меня, - Да ты его любишь.

У меня нет слов для тебя. Мы одинаково немы. В сто двадцать пятом сне я плачу у тебя на груди, а ты берешь мою голову в свои прохладные ладони и целуешь мои опухшие мокрые глаза. И тоже молчишь.

* * *

– Завтра, - сказала Ленка, как только мы ступили на землю обетованную.

– Сегодня, - сказал я.

Она не нашла аргументов.

Переговоры с Марком затягиваются. Он не категоричен, он очень нерешителен. Он боится. "Что вы собираетесь делать?" - говорит он. "По ситуации, - говорю я.
– Но, в любом случае, ничего плохого".

Марк задумывается, ходит кругами по своей лаборатории, напичканной объектами, непостижимыми для простого смертного. "В Израиле высококлассная медицина, - снова говорит он.
– И то..." "Что?" "Ничего... Ничего хорошего..."

Сумасшедший дом.

– Ладно, - наконец говорит Марк и устало машет рукой.
– Делайте что хотите.

Дома у Левы нас встречает сиделка.

– Можете идти домой, - говорю я ей.

Марк молчит.

– По условиям моего контракта, - объясняет мне сиделка, - я могу уйти, когда кто-то из родственников сменит меня.

– Марк, - говорю я, - снимите караул.

– Можете идти, - говорит Марк.

– Завтра приходить?

– Не надо , - говорю я.

Марк молчит. И Ленка молчит. Смотрит на меня без своей обычной улыбки - бледная и напряженная.

– Так, - говорю я им обоим.
– Ни при каких обстоятельствах не приближаться к двери, не открывать, не входить. Убью любого, кто войдет. Не в моральном, а в физическом смысле этого слова.

Наверное, у меня такой тон, что оба они молча поворачиваются и уходят в другую комнату.

Что я помню дальше? Между прочим, я помню все. Я вошел и плотно закрыл дверь за собой. Попытался нашарить рукой задвижку и - естественно!
– не нашел. Ты смотрел на меня, не отрываясь. Потом я скажу, что человеческая физиология плохо переносит такие нагрузки. Я не понял, что произошло у меня с ногами. Но я их перестал чувствовать - вообще. И комната с тихим свистом стала вращаться вокруг меня.

– Левка, - почти неслышно сказал я и задохнулся. И рухнул лицом в твои колени, и почувствовал, как твоя рука легко легла мне на голову.

И медленно, как каплет вода сквозь ветхую крышу теплицы на растрескавшийся кафель пола, силы стали возвращаться ко мне.

Ленка мне рассказала потом, что происходило по ту сторону мира. "Три часа ожидания - это для Марика было слишком. Он ходил, лежал, съел два пакета чипсов. Я пыталась с ним поговорить, но он протестующе махал рукой и снова ходил. По-моему к тому же у него была легкая паранойя в связи со всем этим: а вдруг это какая-нибудь сложная завуалированная форма вендетты? Для него эта история была сродни какому-то античному мифу - малоправдоподобна и невероятно далека.

Вобщем, спустя ровно три часа, поправ страх насильственной смерти, он все-таки открыл эту дверь. И остолбенел.

Я заглянула в комнату из-за его плеча и не сразу, но поняла, что его напугало. В комнате был только ты - ты спал в глубоком кожаном кресле, удобно устроившись в нем, укрытый мягким серым пледом. Твоего лица почти не было видно, его закрывали упавшие на щеку волосы. Все окна в комнате были открыты настежь, и сильный августовский ветер затянул тяжелые синие шторы наружу - они там хлопали по карнизу.

И где-то был слышен шум льющейся воды.

Финал этой ситуации был, на мой взгляд, несколько комичным. Марк закричал:

– Папа!
– и бросился к окну, стал смотреть вниз.

Ты даже не пошевелился. Но зато в дверях ванной комнаты, которая в закрытом виде почти сливалась с дальней стеной, появился Лева, в длинном халате, с мокрыми после душа волосами.

<