Просто друзья

Я не вижу Глеба, только чувствую. Передо мной стена в жуткий, как мне теперь кажется, цветочек.

Глеб уже успел приспустить свои джинсы, я чувствую его напряженный пах, как тогда в зале. Он правда возбужден, его эрекция упирается мне в ягодицы. Когда он толкается в меня, кажется, мир рушится, стены падают. Моя опора — только его руки.

— Если будет больно…

— …терпи? — неудачно заканчиваю я его фразу.

— Дура, бл*ть. Говори!

— Ни за что!

Только микросекунда страха, когда почувствовала горячую головку между ног. А потом снова боль, что отрезвляет. Глеб вошел резко. Глотаю воздух большими жадными глотками, пытаюсь выжить, выбраться через эту густую боль, что концентрируется внизу, как тиски, как горячая колючая проволока, обматывающая меня.

— Глеб, — кричу я.

Ни одного лишнего движения. Он стоит, ждет, пока привыкну. Только целует, немного грубо и очень влажно. След его губ, мокрый след от слюны — на шее, на плече, предплечье. Мучение, такое сладкое, что та самая колючая проволока кажется чертовым спасением в этом мире. Ее уже не хочется разматывать, только скрутить в узел и удерживать.

— Все хорошо…

Глеб двигается сначала медленно, давая мне еще немного времени привыкнуть. Растягивает меня под себя. Каждая венка, каждая неровность — я чувствую все. И это мне нравится. Как кошка, которую взяли за холку и грубо имеют, но остается только мурчать, даря себя другому.

Он сжимает грудь, ставшие чувствительными соски, перекатывает их. Стрела с самым опасным ядом простреливает меня снизу. Слышу свой стон, теперь он сладкий. Его рука спускается ниже, накрывает лобок. Горячий поток струится по моим венам, яд, что впрыснули в кровь. Жарко. Воздуха мало, я дышу часто. Движения не рваные, они быстрые, словно мигающая картинка. Но каждое такое движение, каждый толчок — и ты ныряешь в бездну, где эти картинки разбиваются на мелкие осколки.

Что я знала о страсти прежде? Ничего, абсолютно. Это было просто слово, синоним любви, не такой невинной, как пишут в романах. Страсть, когда любая жгучая боль — радость. Она исходит от него, человека, что рядом, чьи руки — награда, чьи поцелуи — желанная победа, чьи движения внутри тебя — маленькая смерть, после которой мир уже не тот, ты не та. Другая Мила.

Его ладони накрывают мои. Две пары рук, что сплелись как виноградная лоза. Глеб продолжает двигаться во мне так яро, глубоко.

А потом я чувствую, как горячую кожу ягодиц обжигает не менее горячие следы нашего безумия. Он кончает грубо, сжав бедра своими руками, прорычав. Затем разворачивает наконец к себе и вихрем обрушивается на мои губы. Уже искусанные мной, когда я пыталась сдерживать стоны, что рвались изнутри. Глеб не любит, когда женщина в постели молчит. Так он однажды признался. Но мы еще не в постели, Глеб.

Поцелуй, который забирает последние силы. Это уже не страсть, это одержимость. Как он меня называет? Шоколадкой? Он одержим этим лакомством. Он одержим мной.

А я … я просто разрываюсь.

— Все хорошо? — ведет он носом вдоль моей щеки.

— Вполне, Глеб Навицкий, — улыбаюсь как довольная и обласканная кошка. Почти. Ласки сейчас между нами не было.

Он помогает мне салфеткой убрать следы спермы, потом поправить одежду, застегнуть джинсы. Все это делает с ухмылкой, часто заглядывая в глаза. Возможно, он думает, что я ему что-то недоговариваю. А может, вру. Ошибаешься, Глеб. Я тебе никогда не врала. И если присмотришься, то увидишь, что сейчас перед тобой не та Мила, что понравилась тебе. Не темная Мила. Да и не светлая уже. Этот диссонанс порядком меня утомил. Перед тобой Мила, Людмила Навицкая, твоя жена.

Долгожданный глоток воды, заботливо налитый в мою любимую кружку, протянутую Глебом. Улыбаюсь в ответ. Никто из нас не ожидал такого исхода нашей встречи. Именно сейчас мне не терпится узнать, что чувствует Глеб.

Но спрашивать я не спешу, этот момент ценен своей тишиной. Глеб шумно глотает воду, словно не пил все это время. Безумная жажда.

— Может, все-таки скажешь где ты был?

— Мила! — Строго смотрит на меня.

— Глеб, пожалуйста, — смотрю на него умоляюще, потому что ответ мне важен, очень.

— … нет. Тебе знать не надо, да и неинтересно.

Хочется запустить в него еще чем-нибудь. На этот раз, чтобы точно задело. Желательно сердце. И оставить там рану.

— Что теперь будет? Между нами?

Только не говори про друзей. Это уже будет подло. Даже для тебя, Глеб Навицкий. Он смотрит на меня. Взгляд прямой, цепкий. Отвести свой получается с трудом. Он вытягивает ответы на свои вопросы, которые никогда не решится задать.

— Секс по дружбе? А что? Очень даже современно, — взгляд искрит, цепкость сменяется смешинками.

— Ага, еще скажи свободные отношения, — решаю съязвить я.

— Милка, мне с тобой хорошо. Даже забываю, как и почему ты оказалась рядом со мной.

— Влюбился?

— Нет, — жесткий его ответ сбивает с ног. Безусловно, рассчитывать на влюбленность и открытость Глеба Навицкого было верхом глупости, но его тон оставляет гнилые следы внутри, — а ты?

Мой глоток воды, такой же жадный, попал не в то горло, я поперхнулась.

— Вот еще. Я люблю только себя.

Мы еще немного так простояли и общались взглядами, а может убивали ими же.

— Прости, — указываю я на разбитый ноутбук и телефон, — не знаю, что на меня нашло. Навалилось все как-то.

— Да ничего. Мне понравилось, — его черед указывать на коридор, где тоже валяются какие-то разбитые и сломанные вещи.

— Ты давно был на гонках?

— А что? — взгляд снова цепкий. Глеб думает, что я знаю больше, чем он позволяет это мне.

— Хочу.

— Собирайся.

— Правда?

— Шустрее, Мила.

Глава 20

Глеб

Подхожу к окну. Там парочка подростков мило обнимаются, целуются. Она — в нелепом пуховике кислотного оттенка и в безразмерной шапке, и он — в черном коротком пуховике и накинутом на голову капюшоне. Облокотились на зеленый заборчик и лобызаются. Отворачиваюсь.

Сажусь на подоконник, благо в бабушкиной квартире они низкие, но широкие. Раньше вечно здесь стояли какие-то цветы, от которых я ходил и чихал. Вспоминаю и рефлекторно чешу нос. Аллергия на шоколад, на цветы. Я будто не создан для того, чтобы ухаживать за девушкой.

Вспоминаю Милу. Я видел ее несколько недель назад. Ушел из теплый постели, где все пропиталось запахом шоколада. Еще чуть-чуть, и у меня начался бы анафилактический шок. А может, от сладости момента. Она лежала на моей подушке, длинные темные волосы были растрепаны и спутаны. А сама Мила тихо сопела, иногда улыбалась своим бантиком. Картинка уютная, домашняя. Мне бы остаться с ней рядом, обнять, зацеловать. Но я, как трус, убежал далеко и скрылся. Даже записки не оставил. Так обычно поступают плохие парни в фильмах, а я ведь плохой.