Просто друзья

— Мила, не начинай, а! Иначе превратишься в типичную бабу, — снова ярость в глазах, секунда — и взгляд направлен на экран.

— Типичная баба, значит.

Ненавижу тебя, Глеб Навицкий! Сколько мне еще записей в дневнике надо сделать, чтобы эта мысль укрепилась? Чтобы она мигала красным, как только увижу тебя. Будь ты проклят!

Подхожу еще ближе, наклоняюсь и смотрю сверху вниз.

Моя суть сейчас — это Богиня Кали. Пугаю и не напрасно. Ярая и гневная, представляющая собой разрушительное проявление космической энергии.

Для него меня сейчас нет. Это и задевает за живое, и придает сил. Даю себе несколько секунд перед тем, как разрушительная энергия внутри меня выплеснется наружу.

Беру его ноутбуку и со всей силы кидаю об стену. Он разлетается на две равные части. С грохотом приземлились они на пол. Из них вылетают какие-то детали, возможно, важные. Но не для меня и не сейчас. Это мусор, мишура, пыль, что мешает творить. Телефон, в очередной раз издав противный писк входящего сообщения, летит также в стену. Моя ярость опасна, мой гнев разрушающий. Вот она — другая сторона женской души. Возможно, потом я буду жалеть, а сейчас, я выпускаю на волю всю боль, что копилась, весь гнев, что прятала, всю обиду, что копила. Всех демонов выпускаю, никого и ничего не оставляю. Ваза, кружка с недопитым чаем, книги, лампа на столике…

Глеб смотрит. Глаза широко раскрыты, губы сжаты в тонкую линию. Он встает с дивана, Глеб намного выше меня и сильнее. Понимаю, что в его власти скрутить меня в два счета. И хочу, жажду, чтобы он так сделал. Чтобы взял меня, поцеловал. Как тех, с кем он был все это время. После меня.

— Ты дура? Совсем мозги вытекли в своем балете? — зло цедит он сквозь зубы.

— Что ты сказал? — двигаюсь в его сторону.

Сейчас Глеб Бог войны — Арес. Такой же жестокий и дикий, что ему не сразу нашлось место в Пантеоне. Глупый Зевс, так и не понял, что он — сила и мощь, что не боится ни гроз, ни ветров. Но мне он не страшен, и я его не боюсь.

Глеб в считанные секунды оказывается рядом, от него исходит запах мужчины. Сейчас это опасность. Желанная. Он заламывает мне руки, что невольно нагибаюсь, прислоняюсь грудью к дивану. Глеб сзади, прижимается ко мне. Чувствую его пах. Он напряжен, будто его заводит эта игра.

Пытаюсь выкрутиться и понимаю, что эти попытки бесполезны. Я обездвижена.

— Пусти! Ты… Я ждала тебя! Все эти недели я ждала тебя, Глеб. Ночами не спала. Из-за тебя. Не могла без тебя уснуть. Ненавижу! Где ты был? С кем ты был? — выплевываю слова, как пули, не задумываясь.

— Ты забываешься, Мила. Мы… друзья! Не больше! С кем я был тебя волновать не должно. Поняла меня? — голос повышает. Злится, уже не на меня, на себя.

Понимаю, что мой гнев сейчас сменится слезами. Они душат меня.

Хватка слабеет, Глеб отпускает меня, а сам валится на диван, закрывая глаза и откидывая голову назад.

Первый всхлип, такой густой, звонкий. Он — начало катастрофы, что разразилась бы в любом случае после случившегося. Слезы горькие, я чувствую их вкус. Крупные капли скатываются сначала по щекам, потом чертят свой путь по уголку губ и капают вниз. Скрывать я не хочу. Пусть видит меня такую: и злую, и в отчаянии, и в горе, и в слезах. Не темная Мила и не светлая. Я просто Мила, что запуталась в себе и своих чувствах.

Глеб встает и уходит. Вот так молча. Как и в прошлый раз. Оставляет.

— Ты куда?

— Трахаться! С кем-нибудь! — не удостоил меня даже взглядом.

— Нет! — я вскакиваю и бегу за ним в коридор, потому что больше не позволю бросать меня. Со мной так нельзя.

Пытаюсь забрать его куртку. Движения резкие, как в борьбе. Впрочем, это и есть борьба. Вещь падает на пол. Но это меня не останавливает. Глотаю слезы, ругаю, кричу, бью его своими кулаками, только ему это нипочем. Глеб пытается поймать мои руки, попытка удачная, он снова меня обездвижил. Но не хочу так просто сдаваться. Я вырываюсь, выкручиваюсь, пока силы еще есть. В этой борьбе живой я не сдамся.

Он вжимает меня в себя, что я становлюсь как кукла, что связали по рукам и ногам, остался только взгляд, он гневно выжигает Глеба, его красивое лицо, его красивые губы, которые мне так нравилось целовать. Хочу сжечь его всего, на обломках своих же чувств, бросив спичку и подлив бензина из его же малышки. Эпичная концовка. Но все, что мне удается сделать, это плюнуть в него, в его лицо, на котором я уже вижу улыбку победителя. Плюю с удовольствием, прыскаю ядом.

— Сука!

Момент, когда ты застываешь в воздухе. Эта секунда, не больше. Но она как кульминация танца, его вершина. Такая сложная и интересная одновременно. Сейчас этот момент — его поцелуй. Губы, что накрывают мои. Влажно и страстно. Наши чувства — оголенные провода, слишком беззащитны и открыты. Непозволительно для нас, для друзей. Если их соединить будет разряд, он убьет нас. Этот поцелуй — он разряд, током проносится по всем венам, по всем косточкам моего тела. Глеба кроет так же, его потряхивает. Он целует не так как раньше. Сдался. Мой Глеб Навицкий сдался мне.

Глеб отстранился от меня так же резко, как и начал. Словно опомнился. А потом прижил меня грудью к стене, дышит часто, я чувствую его дыхание. Рукой задирает свитер, сжимает грудь. Сейчас не страшно. Руками обхватываю его шею. Царапаю.

— Бл*дская балеринка! — выдыхает он в меня.

Слышу звук пряжки ремня. Такой звонкий, что разрезает пространство. Предвкушение чего-то колючего, что заставляет кожу покрыться мурашками. Долгожданные касания. Они жадные, нетерпеливые, жесткие. Я ощущаю их на своем теле.

Глеб не церемонится, будто чувствует, что сейчас нежность, легкость — лишние. Они как ненужные элементы всей нашей конструкции, что мы сами построили.

Где-то отдаленно слышу свой стон. Пошлый, но хочется его повторить. Теперь мой голос не кажется каким-то чуждым и странным. Сейчас это музыка, вступление перед основным актом. Я скрипка, тонкий звук, что исходит от аккуратного, но верного касания смычка.

Можно ли сейчас хотеть своего мужчину больше, чем я сейчас? Такого близкого, но вместе с тем очень далекого.

В какой-то спешке, боязни не успеть, задеваем вещи вокруг. Что-то бьется, что-то просто падает. Шум, звон, стоны, мат Глеба — как маячки. Они закрепляются внутри, заставляют идти дальше, помечают нашу тропку. Мы идем по ней вместе. Дико, в чем-то даже по-животному низко.

Моя шея в его власти. Хищник оставляет на ней свои укусы, не смертельные, но чувствительную кожу слегка саднит от них. Боль, которая воспринимается как награда. Он ведет своим горячим языком вдоль шеи, ключицы, с каким-то утробным рычанием сжимает, вдавливает в стену. А потом расстегивает пуговицу на моих джинсах и расстегивает молнию. Еще один маячок.

Рука горячая, как капли того кипятка, что бурлил во мне несколькими минутами ранее. Он ведет ее вниз, задевает чувствительные точки, и мне хочется стонать громче.

— Бл*ть, только не сдерживайся! — шипит мне ушко. Хочется большего, чтобы прикусил мочку, как в прошлый раз, чтобы говорил, шептал. Только мне.

— Глеб…

— Если скажешь, чтобы прекратил, то не выйдет, шоколадка. Я тебя сейчас здесь трахну.

— Тогда трахни уже.

Голоса чужие, они не принадлежат Глебу и Миле. Это два человека, чьи желания низменные. Но от них стреляет, на поражение. Два безумных, умалишенных, их цель — касаться друг друга, еще не исследовать — сейчас на это нет времени. Томление — чувство, что неуместно, ласка — для нее уже поздно. Просто жесткое дыхание, частые стоны, влажные звуки и взрывы самой мощной бомбы перед глазами.