Просто сказка...

Увидев его, Владимир не испугался, скорее, он испытывал чувство, сродное вспышке чувств болельщика в предчувствии неизбежного гола. Змей выглядел как-то уж очень безобидно, если не сказать - неухожено - совсем не соответствуя облику, приписываемому ему сказками. На первый взгляд, по виду походил он на не пойманное лохнесское чудовище, на второй - гребенчатого тритона, случайно пойманного Владимиром в болоте и обитавшего нынче в его аквариуме, но только длинношеего и трехголового.

– Ты бы, мил человек, тишину блюл, вишь ведь - отдыхаю. Да и то сказать, сам помысли, гомонить так будешь, либо дерева повалятся, а либо голос сорвешь, - сонно проговорила средняя голова Горыныча. Остальные две поочередно протирали лапами сонные глаза.
– Пещерка-то уж больно маленькая. Я уж мужикам и поле пахал, и сорняк жег, и чего только не делал... Обещали просторную выкопать, а поглянь - хвост снаружи. Мерзнет зимой. Как только ваш князь с ними управляется? Чего явился?

– Ты мне зубы не заговаривай - не знахарка, чай, - произнес Добрыня, непроизвольно поглаживая щеку.
– Болит, - пояснил он, отводя глаза в сторону.

– Так ты бы снадобье какое принял, али заговорил, - сочувственно произнесла средняя голова в то время как две остальные спрятались за ее шею и подозрительно задергались.

Владимиру показалось, что они смеются.

– Выходи, говорю, на битву-смертушку, - заупрямился Добрыня.

– Вот ведь заладил: выходи, выходи... Вышел уже, чай не видишь? Только где же ты, добрый молодец, средь леса чисто поле нашел? До него, почитай, верст эдак-то сто будет, а то и все двести - кто-то там их мерял, да веревка оборвалась. Хорошо же тебе, витязь, конем править, а я и летать-то уж почти не могу - старый стал.

– Ну так я тебя и здесь одолею.

– Пошто?

– А Милославу кто украл, окаянный? Как-никак, а дочь княжья, не деревенщина. Вот если б ту боярыню, из-за которой Алеша и голову, и стыд потерял, заставу оставил, в глушь, в Москву, похитил, так тебе бы в ножки... в лапы поклонились. Так нет, вражина славы ищет. Да знаешь ли ты, что руки Милославы сто королевичей искали? Тут, брат, политика. За кого ни отдай - остальные и войной пойти могут. Нашли-таки жениха за тридевять земель: и богат, и собой хорош, и богатыри у него на диво...

– Всем взял?
– головы переглянулись, пошептались и с превеликим трудом прикрылись лапами.
– Погодь-ка. Щас, сам глянь-поглянь, - и Горыныч полез обратно в пещеру.

– Правильно говорить не "щас", а "сейчас", - поучительно заметила левая голова.
– Как был неучем, так и остался.

– Чья бы корова мычала, - неожиданно напустилась на нее правая.
– А кто книжника заморского слоп...
– Она осеклась и невинно-добрым взглядом окинула Добрыню.
– Да ты не подумай лихого, витязь, мы ведь вообще-то вегетарианцы. Так, мужички иногда побалуют скотинкой какой-никакой, а сами мы - ни-ни.

Из пещеры послышался стук сгребаемых в кучу костей, а затем возмущенный голос:

– Цыц, окаянные! Мне от вашей свиньи до сих пор тошно. И ведь цена-то ей куна в базарный день, так нет же, после того меда, что за выжег выручили, в разор пошли. Целую гривну отдали! Так еще и под Киев собрались, там, мол, ярмарка сорочинская. На людей поглядеть, себя показать... Вот и показали бы! Вас хоть телен... хоть хлебом не корми - лишь бы в кости аль в городки на резаны. А помнишь, - повернулась средняя голова к правой, - как эта, - она кивнула в сторону левой, - тебя битой ошеломила?

Наконец Горыныч выбрался из пещеры, держа в одной лапе донельзя ветхие мужские порты, а в другой зеркало в человеческий рост.

Деревянная рама сохранилась хорошо, чего нельзя было сказать о потускневшем металле, части которого, к тому же, не хватало.

– Чьих лап дело?!
– рявкнула средняя голова. Остальные потупились.
– Ладно, разберемся опосля. Звука вот только не будет, - обернулся он к Добрыне.
– Вишь, - он закинул на правую голову порты и лапой подергал вделанный в раму штырь, видом похожий на ухват.
– Сюда блюдечко надобно, да яблочко заветное. Так эти, - он грозно глянул на левую голову, - один блюдечко расколол, вдребезги, а другой яблоко сожрал. Разве ж тут убережешься? А узреть-то мы узреем. Средство волшебное имеется.

Он взял порты и с неожиданной живостью, так что не было видно лап, принялся тереть металл.

– Щас, - приговаривал он при этом, - щас.

– Надо правильно говорить "сейчас", - вновь нравоучительно отозвалась левая голова.

– Ты помолчи, когда не спрашивают, а не то...
– грозно глянула на нее средняя.
– Люди по делу пришли, а ты, понимаешь, астрологией занимаешься!

Зеркало поначалу помутнело, затем неожиданно ярко проступило изображение. Дородная дивчина, в настолько смелом сарафане, что не каждая манекенщица решилась бы в нем показаться (Добрыня поначалу отвернулся и плюнул, но затем со словами: "Не засть, не засть!" нетерпеливо-богатырски отодвинул головы Горыныча, которые, завидев непотребство и восхищенно взревев: "О-о-о!" уткнулись в зеркало) возвышалась, уперев руки в бока, над тщедушным принцем из классических фильмов-сказок. В одной руке была зажата скалка. Но стоило теперь уже царице или королеве поднять руку, зеркало затуманилось и они не увидели, чем дело кончилось.

– Царевич этот заморский как увидел Милославу, - начал Горыныч, - так и влюбился по уши. Ему колдун коня деревянного смастерил, летающего... Вот ведь диво какое: одно ухо повернешь - подымается, другое - опускается, гриву погладишь - не иначе как девку какую обстриг начисто, уж больно волос мягкий -вперед летит. А за хвост дернешь - так и спать можно, сам домой донесет. Вот он, не соврать, каждую ночь и летал к ней в терем. А уж сколько раз к князю ходил руки просить, не счесть. Но тот ни в какую. Сам рассуди: принц этот как свататься, так дары богатые тащит, совсем королевство свое разорил, уже хотел было на соседнее войной податься, дела поправить, казну пополнить, да кто-то ему ко мне путь поведал. Вот, мол, имеется специалист невест таскать. А я что, горец какой? Отказался. Ну дак он и привез меду. Пошли на рыбалку, на зорьку вечернюю, посидели, поговорили, ковшик за ковшиком, ну так я и согласился. А перед тем как уснуть, сторговал у него за работу десять десятин земли да полсотни бочек меда - больно уж он у него хорош. Так пока я спал, проснулись эти, - средняя голова кивнула вправо и влево и саркастически усмехнулась, - да и сторговались за два мешка луку. Проснулся я, а отступать поздно, у нас, Горынычей, слово тверже Алатырь-камня. А коня того он вскоре после женитьбы спалил...
– раздумчиво добавил Змей после некоторого молчания.

Некоторое время Добрыня тупо глядел в зеркало, а затем, вдруг выхватив меч, гаркнул голосом богатырским:

– Ах же ты, сводник трехголовый, жизнь человеку испортил! Нет тебе пощады, давай биться один на один!

– А ты покричи, покричи. Нут-ка! Нас сам князь Владимир рукой своей в Красную книгу записал. На вече вон ступай, там и дери глотку. Можешь и на кулачки - не обижусь. Молод ишшо, а туда же... Поучился бы уму-разуму у старших. Меч-то, небось, кладенец? Вот и полож где взял. Не перечь, а то как ошеломлю хвостом - в землю уйдешь. Вместе с конем... Так вот.

– У кого ж поучиться-то?
– грозно спросил Добрыня.
– Ты ж грамотея заморского того...

– Да врут все люди!
– заорал Горыныч так, что трава приникла к земле. И сейчас же, отведя глаза, потупился.
– Так не со зла ведь. Обмишурился. С кем не бывает. Да и то сказать, немчина ведь, а кабы свой... Разве ж возможно?.. А биться...

Он разинул все три пасти, вдохнул полной грудью и... натужно закашлял.

– Сам-то я уже не очень пламя пускать, - объяснил он, утирая поочередно всем головам выступившие слезы, - а огонь греческий кончился. Вот и простудился, насморк. Так давай-ка мы лучше того...

– Чаво?
– насупился Добрыня.

– Чаво-чаво, расчавокался тут. Этот с тобой?
– кивнул он.
– Так пошто молчит? В чем надобность?
– обратился он к Владимиру.

Тот растерялся.

– Да так, собственно, ни в чем...

– Ну и ступай себе, раз ни в чем. А мы с тобой, Добрынюшка, пойдем - отведаем меда. Надо ж лечиться... Посидим, за жизнь потолкуем, глядишь, и распря решиться.

– А мед-то у тебя чей?
– вопросил Добрыня, почесав шелом.

– Да не волнуйся ты, мужики местные делали. Не на базаре, не обманут.