Просто сказка...
Шрифт:
– Как же, опоишь тебя. Так, небось, овса да ячменя облопался на дармовщину, что и ног передвигать как забыл. А сам-то, можно сказать, из железа сделан. На таких, как ты, пахать и пахать...
– Послышалось что-то, напоминающее "Мы с железным конем...", шарканье, затем все стихло.
Владимир еще некоторое время прислушивался, но Баба-Яга, по всей видимости, удалилась куда-то по своим хозяйственным делам.
– А чего ты лежишь? Хоть бы знак какой подал, - угоризненно заметил он Коньку.
– Так она меня и на двор-то по часам выпускает, да сама доглядывает, как бы не сбежал. А так - все здесь.
– Конек поднялся. Выглядел он, правду сказать, как-то поупитаннее прежнего.
– И еще заговоры всякие чинила. Вот ты, небось, думаешь, засов
– И что же нам теперь делать?
– удрученно спросил Владмир.
– Как выбираться будем?
– Самим нам не справиться, - вздохнул Конек.
– Одна у нас надежда есть. Коли и она не поможет, так уж и не знаю, как из беды выпутаться.
– Кто - она?
– не понял Владимир.
– А вот погоди, вызвездит, так сам и увидишь. Ну, делать нам все равно пока нечего, расскажи хоть, как вы там без меня... Мне-то и рассказать особо нечего.
Делать, действительно, было нечего; а потому Владимир, растянувшись на сене подле Конька, принялся рассказывать, как они с Иваном-царевичем...
Так, за разговорами, незаметно подкрался вечер. В сараюшке заметно потемнело, когда Владимир, наконец, спохватился.
– Постой-постой, время уже позднее, а мы с тобой все лясы точим. Как выбираться-то отсюда будем? Да и проголодался я изрядно, - он сел и огляделся по сторонам.
– Узелок с ужином вон там, справа от двери, на полочке, хозяйка наша хоть и вредная, да незлобливая. А как выбираться? Ты глянь в щелочку, не видать ли звездочки какой, хоть самой малой?
Владимир рывком поднялся и подошел к двери. Действительно, рядом с ней на полочке примостился небольшой узелок с пирогами и кринка с молоком. А в щелочку, еле-еле заметная на пока еще светлом, чистом небе, проглядывала слабеньким лучиком звездочка.
– Вижу, вижу звездочку. А хозяйка наша и впрямь незлобливая, пироги тут с молоком имеются. Да только чтоп року в ее незлобливости, если она нас так вот за здорово живешь работать заставляет, слово свое порушила?
– На то она и Баба Яга, чтобы молодежь неразумную уму-разуму учить, - раздался где-то позади Владимира женский голос, заставивший его вздрогнуть и резко обернуться.
В дальнем от него уголку сарая теперь виднелась зажженая лучина, вставленная в светец, дававшая не очень много света, но все же позволявшая разглядеть маленькую сухонькую старушку, примостившуюся на откуда ни возьмись появившейся лавочке. В простеньком расшитом платочке поверх плеч, бедненьком, но очень опрятном сарафанчике, она одной рукой ловко крутила почти возле самой земли веретено, а пальцами другой руки словно бы перебирала пухлую кучку шерсти, невесть как державшуюся на каком-то предмете, напомнившем Владимиру весло. Из пальцев ее живым ручейком к веретену струилась нить.
– Да ты не беспокойся, молодец, понапрасну, лучинка-от у меня заговоренная, огонек на ней ласковый, дальше отведенного ему места не спорхнет, - проговорила старушка, точно прочитав первую пришедшую в голову Владимира мысль.
Тот смутился, бестолково помахал руками перед собой, спрятал их за спину, затем, не зная, что еще сделать бестолкового, вернулся на прежнее свое место и постарался спрятаться, сам не понимая, почему, за Конька.
Некоторое время все молчали, затем Владимир, не удержавшись, осторожно выглянул и слегка толкнул Конька в бок.
– А кто это?
– стараясь, чтобы его не услышали, шепотом произнес он.
– Кикимора, - просто ответил Конек.
– Кик... кикимора?
– пробормотал Владимир, полагая, что ослышался.
– Ты, молодец, на уши туг, что ли?
– в голосе старушки слышалась явная насмешка, но вовсе не злая, а какая-то подтрунивающая.
– Прасковея я. По батюшке Ивановна. Так и зови, коли понадоблюсь.
– Так ведь кикимора, она же... это...
– ошарашенно выдавил из себя Владимир и осекся, не решаясь продолжить.
–
А что тут такого?– не обратив внимания на его слова, произнесла Прасковея.
– Кто-то должен за домом блюсти, по хозяйству наблюдать? Да только какой же домовой согласится с Бабой Ягой якшаться? Вот и приходится. Потому, - без надзору надлежащего, любому дому разорение приходит.
– Ну и как она, я имею в виду, как хозяйка?
– полюбопытствовал Конек.
– Как, как... Хозяйка как хозяйка, каких много... А впрочем, чего правду скрывать - без царя в голове.
– Старушка при этом не переставала тянуть нить, а Владимир удивляться, как ловко у нее это выходит.
– Ко всякому заморскому падка. Вот, надысь, приключилось... Раздобыла она на какой-то ярмарке горшочек, да не простой, а волшебный. Скажешь ему: "Горшочек, вари!" - он тебе и пойдет кашу готовить. Гречневую, с маслом. Двольная вернулась, сияла вся. Поставила посреди поляны, - вечер как раз о ту пору был - да и говорит: "Все, говорит, Прасковея, мы теперича с тобою на всю оставшуюся жизнь обеспечены и от работы избавлены. Сейчас, говорит, я тебя такой кашей угощу, что пальчики оближешь. И готовить, говорит, теперь у нас нужды никакой нету". Произнесла она слово волшебное, горшочек и начал. Поначалу-то оно ничего было, каша, действительно, замечательная, и сами ели, и народ лесной - всех угощали, без разбору. Да только спохватились: варить-то он варит, а останавливаться не думает. Потихоньку-полегоньку, смотрим, а уж каша-то по столу побежала, со стола на землю, а там, смотрим, уж и к лесу подбирается. Шум поднялся, зверье от напасти такой поглубже в чащу забиться устремилось. Мыши драпанули, даже и муравьи. Тут только и скумекали, что обмишурились. Слова-то обратного нам не ведомо...
– А слово это очень простое, - простодушно заметил Владимир.
– Надо было сказать: "Горшочек, перестань!"
Старушка пожевала губами.
– Да нет, не похоже, иное слово сказано было. Точно, иное. На счастье наше богатырь мимо случился. Уж и не упомню, как звали. Сказал он что-то вроде "эх, ма", да как хватит по горшочку дубиною своею богатырскую, тот разом и прекратил. Потому как вдребезги.
– Или вот еще случай выдался. Сварила она раз зелье по рецепту из какой-то книги заморской. Уж не знаю, зачем оно надобно было, да только не задалось. Хотела она его поначалу вылить, а потом призадумалась: наварила-то цельный котел. Вот и пустила в дело: чем добру пропадать, хоть и неудавшемуся, лучше с пользой употребить. Взяла, да и навела чистоту - все, что можно, этим зельем и перемыла. А оно не то, чтобы совсем не удалось, - для предназначенного не удалось. А на пакость - это тебе пожалуйста.
Все, что она мыла, прямо как с ума сошло. Хотя ума-то, правду сказать, и не было. Ну какой, скажите на милость, у тарелки или кувшина ум? А тут как взбеленились. Дар речи обрели, понятие об себе соответствующее, ажно митинг устроили. Собрались на поляне перед избушкой, и ну орать: мы, мол, лучшей доли заслуживаем, мы, мол, сами хотим себе судьбу выбирать, кому служить, а кому нет, да мы, да мы...
В общем, гомонили без передыху, - им ведь ни отдыха, ни пищи не надобно, - пока не образовался у них вожаком ухват. Ты не гляди, что он размерами не больно вышел, голосом взял. Сам себя вожаком назначил, клич бросил, за лучшую жизнь, и повел всю эту толпу ее искать.
Однако, по причине полного, как выяснилось, незнания дороги, далеко они не ушли. Бродили тут кругами, время от времени останавливались, устраивали веча, как хорошо им будет в новой жизни, пели хором, невпопад. Так надоели - сил нет. И неизвестно, когда этому конец придет. Траву повытоптали, зверье и птиц пораспугивали.
А потом, глядим, то тарелочка, этак воровато выглянет из-за кустика, да в дом, на место прежнее, будто и не было нчиего. То чашечка... Так потихоньку-полегоньку и возвратились. Не все, конечно. Те, кто совсем от рук отбились, на большую дорогу, в разбойники подались. Атаман Ухват у них за главного. Да только чтой-то давненько о них не слыхать...