Против правил Дм. Быков

Две первые строчки, ставящие рядом Ленина и Обломова, отсылка к известной шутке Николая Бердяева: «Россию погубили два Ильича: Владимир Ильич Ленин и Илья Ильич Обломов». Поэт культуры, Стратановский не просто соединяет эти имена. Он их сталкивает, напоминает, что погубило страну: разрушительная энергия одного и абсолютная апатия, абулия, попросту всепоглощающая лень другого. Неуместность названия «Обломов» на проспекте Ленина становится куда как уместна.

Неуместность, оксюморонность возрастают крещендо. «Зал областного дворянства на Ленинском проспекте» – это уже сатирическая поэма в одной строке. Стратановский прочерчивает вектор времени – реставрация так реставрация, господа. Вот и крепостной оркестр, но если уж вы хотите такого возрождения, то будьте покойны: возрожденный мертвец – существо очень беспокойное и очень опасное.

Христова церковь, на лоточке возле входа которой продают медальон с личиком младенца Ульянова, – пик, вершина нелепицы. По ленинским приказам рушили церкви и расстреливали попов. Это еще большая нелепица, чем «областное дворянство», но это в большей степени неуместная уместность, чем сопряжение двух Ильичей, погубивших Россию. Потому что церковь – дом бедных, потому что коммунистический, революционный дух христианства, увы, неистребим. Это же не Ленин и не Маркс обронили между делом насчет богатого, которому так же трудно войти в Царствие Небесное, как верблюду в игольное ушко.

Начните с «обломовского» ресторана и «областного дворянства» – закончите церковью с Лениным-младенцем. Так работает Стратановский с идеологемами страны, с ее историей. По-гегельянски, следует признать, работает. Нет той бессмыслицы, в которой он бы не увидел смысл. Трагический, противоречивый, неразрешимый, но смысл. Тому немало способствует его происхождение. Надобно признать, что и в этом отличается от Елены Шварц и Виктора Кривулина. И та, и другой не без основания полагали, что поэт – не только стихи, но и то, что вокруг стихов, – биография, родословная, семья.

Отец Виктора Кривулина, солдат Великой Отечественной, освобождавший Краснодон, первым увидевший ту шахту, в которую сбросили молодогвардейцев, входит в образ одного из организаторов андерграундной литературы в Ленинграде. Завлит значительнейшего театра страны, дочка репрессированных Дина Шварц – тоже часть явленного образа поэтессы Елены Шварц.

Несколько иная ситуация у Стратановского. Он гордится своими родителями и своей семейной историей, в которой есть и священники, и социал-демократы, но он не впускает этот мир в свой поэтический образ. Оставляет за скобками. Оставленное за скобками, все одно давит на основной текст. Оставленное за скобками позволяет лучше понять этот основной текст – фантасмагоричный, осколочный, в равной степени наполненный и культурными реминисценциями, и приметами быта.

На реке непрозрачной катер невзрачный какой-тоПятна слизи какой-то, презервативы плывущиеПод мостами к заливу, мимо складов, больниц, гаражейИ Орфея-бомжа, что в проходе метро пел пронзительноГолова полусгнившая

Вот оно – двоемирие Сергея Стратановского. Сквозь мрачный быт становится видна архаика. Не облагороженная пересказами Древняя Греция, а настоящая жестокая действительность мифа. «Река непрозрачная» – Обводный канал, издавна самая грязная река Питера. Но это еще и Ахеронт, река мертвых, потому и вода в ней непрозрачная, потому и плывет по ней голова Орфея. Бомж пел в подземном переходе, потому, как Орфей, как раз и спускался под землю в царство мертвых.

У Стратановского не мрачный быт облагораживается архаикой, но архаика приобретает черты мрачного быта. «Человеколошади на моей жилплощади», – писал Стратановский в раннем своем стихотворении, и сразу становилось понятно, каким буйным и опасным хулиганьем были древнегреческие кентавры. Зарегочут, убьют, затопчут.

День падения Трои, неистовство древней резниКогда камни визжали, обрызганы липкой и жаркойБиожидкостью трупнойДень падения Трои…Но кровь не уйдет от забвеньяСтанет акт преступленья воздушным рисунком на вазахРосписью стен и мозаикой, песней слепца на пируО копьеносцах-героях

Когда-то Аверинцев писал о «Происхождении семьи, частной собственности и государства» Энгельса, что главное, новое и верное в этой книге – умение увидеть в древнем греке дикаря, ирокеза, индейца. Этим свойством Стратановский наделен в высшей степени. В его катастрофном, революционном мире, сдирающем с вещей внешнюю красивость, отвергающем ложь облагораживающей традиции, не бомж красив, словно оперный Орфей, но Орфей ободран и грязен, будто бомж. Бомж и есть настоящий Орфей, поднявшийся из преисподней и снова туда возвратившийся.

Поэтический голос Стратановского негромок, но негромким своим голосом он проговаривает сильно царапающие душу вещи. У него есть баллада «Происшествие», где читателю предлагается понять, что такое муки Христа, так сказать, на современном материале. Вошел человек в храм, опрокинул лоток у входа, потому как:

«Дом Отца моегоДомом слезной молитвы зоветсяА не точкой торговой, и я, Представитель Небес,Сын Начальника Жизни, я мышцей своей сокрушуВозмутительный бизнес»

Разумеется, повязали, отвезли в ментовку, после чего следует рапорт старшего следователя Грибакина:

«После предъявления ему обвинения в злостном нарушении общественного порядка гражданин N, именующий себя Христосом, был препровожден в следственный изолятор № 6 и помещен в камеру, где содержалась группа лиц, осужденных за особо опасные уголовные деяния. Во время последовавшей затем ночи гражданин N, именующий себя Христосом, был, по его словам, подвергнут акту насилия со стороны лиц, осужденных за особо опасные уголовные деяния»

«Вновь Ты покинул меня,как тогда в Иудейской землеНо теперь я молилне о том, чтобы пытка и смертьМиновали меня,я молил, чтобы Ты уберегМое тело от срама,чтобы Ты – эти нары позораЗаменил бы на крести на губку у высохших губГубку с уксусом жгущим»

Поэт Бога и боли, поэт Бога, который и есть боль; поэт книжной культуры, всматривающийся в бесписьменный, жестокий, с трудом не то что пишущий, говорящий мир, Стратановский учился в университете у Проппа и Евгеньева-Максимова. Отец поэта – видный филолог-классик, переводчик Иосифа Флавия, Теофраста, Плутарха. В 1938-м был арестован. Сидел в той же камере, в которой в 1921 году сидел Гумилев. Видел предсмертную надпись, нацарапанную Николаем Гумилевым на стене.

Слышал, как в коридоре кричит избитый на допросе артист Дикий: «Чтоб я еще на этих сук работал!» Был выпущен во время коротенькой бериевской «оттепели» 1939 года. В 1946 году видел фильм, в котором бывший зэк Дикий играл Сталина. Чем не сюжет для короткой, оборванной на полуслове мини-баллады Стратановского? Что-то вроде:

Избитый артист в коридоре дома казней и пытокКричал: «Чтобы еще я на сук этих мерзких работал!»Освободился. Работал. И в фильме сыграл в белом кителе с трубкой вождя