Провокатор

За примером далеко не надо ходить: твоя жена готовит на кухне фирменное блюдо - фрикасе; ты, мужчина, отдыхаешь, читая пустую газетку, и ты, фат, уверен, что счастье твое долговечно, безоблачно и даже фешенебельно, как небоскребы в Нью-Йорке.

Ты властелин дум и чаяний любимой, ты организатор ее частых звездных оргазмов, то есть ты есть для нее удобное прикладное божество, да вдруг раздается фистульный милый голосок:

– Родненький, ты отнес статью?

– Какую?
– Хотя прекрасно знаешь, о чем речь.

– Про этого... урода... из зала суда.

– Заметку?

– Это статья!

– Статья?
– Уже чувствуешь опасность и оттягиваешь минуту расплаты.

– Да, родной!
– Жена появляется, вооруженная полновесным блюдом, где дымится мясо.
– Открой ротик, закрой глазки.

И ты доверчиво открываешь то, что просят тебя открыть, и закрываешь то, что просят закрыть. И начинаешь пережевывать лошадиное мясо времен похода Первой Конной на Варшаву.

– Как? Вкусно?
– пытает супруга.

– Божественно!
– Чмокаешь ее в щечку.

– То-то, путь к сердцу мужчины...
– улыбается.
– Так ты, милый, отдал статью?
– продолжает улыбаться.

– Ты знаешь... дело в том...

– Ты что? Не отнес?
– Уже не улыбается, более того, на ее прекрасном лике все признаки гнева, боли, ненависти.

– Выслушай меня...

– Почему?
– И это уже не жена, это - фурия, она вскакивает, опрокидывая в постель фрикасе, и ты сидишь в мелко нарезанном жареном мясе и предпринимаешь слабые попытки оправдаться. Но тебя не желают слушать.
– Я знаю... ты не хочешь, чтобы я писала... Конечно, куда нам...

– Я тебя... хочу...

– Прекрати! Болван!

– Хватит, а?

– Не-е-ет, какое самомнение!.. Кто тебе дал право судить о моих возможностях?

– Ночью твои возможности...
– И не успеваю договорить; подушка спасает жизнь от мельхиорового снаряда.
– Ты что, дура совсем?

– Сам дурак!

– И эту женщину я люблю?

– А я тебя не люблю!

– Почему?

– Потому что не хочешь, чтобы я работала в журналистике.

– Работай.

– Да?.. Мало того, что ты воруешь деньги... мои... но еще и палки ставишь в колеса...

– Куда, прости, я вставляю палки?

– Фи! Как ты пошл! Как ты мне мерзок! Ты!.. Ты - мачо!..

– Кто?

– Мачо! Для них женщины - это... это...

– ...фрикасе!
– И цапнул кусок мяса с простыни.
– Божественно!

– Фигляр!.. И... и отдавай мне мои деньги, которые пропил.

– Это мне на костюм. Посмотри, как я хожу... оборванец!

– Вот-вот, я ухожу от тебя...

– Куда?

– К маме.

– Привет ей передавай.

– Клоун!

– Прекрати, женщина, это уже скучно. Давай мировую?

– Никогда. Где мой чемодан?

– Здесь, под кроватью.

– Не трогай меня.

– Я тебе помогаю. Сколько пыли-то...

– А-а-атпусти, паразит!

– Не-а-а!

И мы начинаем изнурительную борьбу в постели, но на жестком фрикасе; борьба приводит к естественному акту согласия и любви.

– Ты меня любишь?
– раздвигает ноги, как акробатка Мими в цирке-шапито.

– Люблю!

– Любишь?

– Люблю.

– А тогда почему же?..

– Все потом, любимая...

– Я надеюсь, товарищ режиссер позволит мне, - говорил человек в кителе, поднимаясь по ступенькам на сцену.
– Актерам спасибо...

– Да-да, - поспешил М.
– Все свободны.

– Свободны?
– приподнял бровь Китель.

Но сцена опустела. Человек в кителе задумчиво принялся по ней ходить. И была тишина - лишь скрипели доски под его сапогами.

– Я думаю, того, что мы посмотрели, достаточно?

– И закурил папиросу.
– М-да!.. Трактор - это хорошо... Свежо.

– Олицетворение безоговорочной победы колхозного строя!
– взвизгнула Шадрина.

– Вредители убедительные, - заметил Военмор.
– Так и хотелось схватить револьвер... Впрочем, трактор - тот же револьвер!

Вмешался и Городинский, однако осторожно:

– Пьеса хорошая... у меня, например, комок в горле, особенно после таких слов: "Мы у нашего правительства учимся и казнить, и миловать"... Правда, эти слова в данной постановке не зазвучали так, как они должны были звучать... И этот странный случай... Он дает пищу для размышлений.

– Товарищ Городинский, думаю, что при принципиальном подходе к демократии, как к единству и прав, и обязанностей, и личной ответственности каждого, такое больше не повторится, - продолжая мерно ходить по сцене, сказал Китель.
– Уверен, товарищу режиссеру нужно помнить, что власть развращает, абсолютная власть - абсолютно. Это не я, это... это...

– Товарищ Брэ-э-эхт!
– радостно подсказала Шадрина.

Человек в кителе внимательно посмотрел на нее:

– Именно. Мы имеем замечательных режиссеров. У нас бы не было достижений нашего театра, если бы мы не имели таких впередсмотрящих в нашем театральном деле. Но мы иногда сталкиваемся, и порой режиссер подминает под себя коллектив, а иногда вообще противопоставляет ему себя... Это нехорошо...
– Тишина, лишь звук мерных шагов.
– Мы думаем, что режиссеры должны приходить в труппу совершенно демократическим путем, то есть проходить своеобразный конкурс. Пусть не один, а два, три или несколько режиссеров выбирают себе театры, которые близки им по художественным, по идейным, эстетическим принципам. Приходят с изложением своей собственной концепции, со своей идейно-художественной программой. Пусть это будет соревнование. И тогда артисты имеют право выбирать, пойти в тот театр, который им близок. И нам думается, что только на основе равноправного выбора возможно соединение действительно талантливых людей, объединенных единой идейно-эстетической платформой и способных решать большие художественные задачи.
– Человек в кителе остановился, прикурил новую папиросину.
– Так о чем я?..

– О великих идейно-художественных задачах, - ответила Шадрина.

Человек в кителе снова внимательно посмотрел на нее и спросил:

– Что же будем делать, товарищи, в конкретном случае?

пьяненький Кулешов притащился в родной дом. Была ночь, и дом спал. На лестничной клетке юноша долго ковырялся ключом в замке, вспоминая вечеринку по случаю получения стипендии: пили с мастером-наставником, потом дружным молодежным коллективом отправились на танцплощадку в парк бить праздной публике морды, но та оказалась боеспособной, и пришлось улепетывать по плитняковым кустам.

Не удался праздник, страдал молоденький Кулешов и ощущал вокруг себя враждебный, подлый, темный мир. Наконец замочные механизмы заработали - в коридоре плавал сгусток мрака, юный человек брел на ощупь вдоль стены, а поскольку он был весь в переживаниях, то поначалу, ввалившись в комнату, не обратил внимания на некоторые отличительные ее черты... храпела бабка, как всегда, и за окнами пенились осветленные луной тучи...

Кулешов, скучая, скинул одежды и зашлепал к месту ночлега... От крупной неприятности его спасла только природная прыть: толком еще ничего не понимая, он осознал себя лежащим под кроватью... кровать скрипела ржавыми пружинами...