Провокатор
Шрифт:
– Там!
– И тыкает кассирский палец вверх.
– Свободный, гуляет над твоей головой. А ты здесь будешь гнить!
– Но за что?
– Опять не понял?
– Не понял.
– Тараненко!
– Понял-понял.
– Что?
– Все.
– А конкретно?
– Роман писать не... не...
– Ну?
– ...нежелательно!
– Молодец!
– умиротворенно заулыбался человечек.
– А еще?
– Не... не знаю...
– А если подумать? Вот что ты, блядь, сейчас делаешь?
–
– Нет, ты думаешь сидя!
– Кассир клацнул костяшкой счетов.
– А думать мы тебе категорически запрещаем. Раз!
– И снова клацанье костяшки.
– За тебя есть кому думать! Два!
– Клацанье костяшки.
– И три! Ты должен признаться, что ты верблюд!
– Клац-клац-клац.
– А почему верблюд?
– Потому что не думает!
– хихикнул мой плюгавенький враг.
– И не гонобобелится, как некоторые, а идет, куда его гонят.
– Разрешите с вами не согласиться. Один мой товарищ, кстати, сексот, считает...
– Здесь все мы считаем!
– взвизгнул подземельный человечек и шлепнул изо всех сил ладошкой по рукописи - и та неожиданно взорвалась ярким обжигающим фейерверочным пламенем.
Рукописи не горят?
И я проснулся, и было новое утро, и О. Александрова варила на кухне кофе, и мы потом пили этот тахинно-виниловый напиток, и слушали по радио траурное аппанассинато, и почему-то ни о чем не говорили. Закончив завтрак, я предложил:
– Давай заплатим за квартиру?
– Зачем?
– И начнем новую жизнь.
– Давай, - согласилась жена.
– И надень новый костюм.
– Зачем?
– Встречают по одежке...
– Я сначала пойду в ДЭЗ...
– Иди, там тоже люди.
Я пожал плечами и ушел в комнату, где и переоделся. У нового костюма был запах теплого поля.
– Я пошел!
– крикнул у входной двери.
– В новом костюме?
– Да!
– Ни пуха!
– К черту, - буркнул я и сделал шаг за дверь, потом шаг по лестничной клетке, потом шаг по ступеньке, и еще один шаг вниз, и еще шаг, и еще шаг
шаг
шаг
шаг
шаг
шаг
Плата за шаг?
молодцеватый молоденький офицер торопился, у него было отличное настроение, поскольку жена наконец разродилась ребенком.
– Скоренько-скоренько, - говорил он смертнику.
– Что ты там копаешься?
– И подчиненным ему солдатам внутренней службы: - Представляете, пацана родила. Четыре кило и четыреста граммов. Е'мать твою! Богатырь! Так, выходи, - приказал он человеку в камере.
– Руки за спину! Шагом марш!
В дирекции по эксплуатации зданий рыдало радио. Дверь, мне нужная, оказалась заперта. И я отправился на поиск живых людей. Никого не было, кроме шалой, изморенной бессонными ночами любви девицы, которая общалась по телефону:
– И он что? А она что? А он? А она? И он? А она? И что? С ним? Без него? В него? У-у-у!
– Девушка, - не выдержал я, - а где Ильина-Бланк?
– А она? А он?
И она? И он? Лю-ю-юбят?– Девушка!
– Вы что? Не видите? Я разговариваю...
– Вижу, - решил не отступать.
– Где Ильина-блядь-Бланк?
– Любят, надо же!
– И мне: - Нет Ильиной, блядь, нет, и бланков тоже нет!
– А где она?
– Гражданин!
– Девушка от возмущения поднялась с места. Грудь у нее была великолепная; на такой груди спи, как на пуховой подушке.
– Вы знаете, какой сегодня день?
– Какой?
– Черный день календаря!
– Извините, - сказал я.
– У вас красивая грудь, - сделал комплимент.
– На такой груди можно спать, как на пуховой подушке. Желаю успехов!
– И ушел.
Поговорим о любви. Почему-то лицемерно считается, что детишек находят в капю-ю-юсте, а того, кто считает, как я, например, что все-таки их находят в плодах манго, обвиняют бог знает в чем.
А что касается девушки из дирекции по эксплуатации, то у нее действительно красивая грудь. И долг каждого мужчины говорить ей и подобным ей об их достоинствах, им это нравится, хотя некоторые привередливые могут залепить пощечину.
Пощечины я не получил, следовательно, девушка многоразовой эксплуатации осталась моим комплиментом довольна.
что чувствовал Кулешов, когда шел по коридорному подземелью, когда уже знал, куда этот коридор ведет? Что же он чувствовал, смертник?
А ничего не чувствовал.
Ни-че-го.
А если быть абсолютно точным: довольство от того, что наконец происходит событие. За три года! Правда, за эти три года случилось еще одно событие, странное и загадочное, - появление корреспондентки газеты. Но тогда Кулешов не в достаточной мере был центром события, не был центром мироздания, не был, - а вот сейчас, сейчас, сейчас...
На площади у театра происходили диковинные события. Солдатики стройбата притянули к крышам аэростат. Алюминиевый каркас рамы лежал, утопая в мартовских лужах. У грузовиков скучали офицеры. Фанерные полотнища с изображением членов высшего политического руководства страны стояли, прислоненные к загрязненным бортам машины. Басил старшина:
– Кого цеплять-то? А? Скоро?.. Мне народ кормить надоть. Ежели не цепляем, в Бога! душу! вашу! е'мать, то вызывайте походную кухню! Второй день без горячего!..
Офицеры отмахивались и были, конечно, не правы: какая может быть служба без горюче-смазочного материала?
камера была как камера, но пустая - только стены-стены-стены-стены.
– Ты, родной, не бойся и не дрыгайся!
– Офицер внутренних войск был нетрезв по причине рождения сына.
– А то некоторые нехорошо себя ведут, себе же во вред.
– Офицер дышал перегаром, поправляя тело Кулешова для удобства выстрела.
– Так, отлично! Гляди пред собой и думай о приятном, о бабах можно! Понял? И смерть легкую гарантируем. Понял? Со знаком качества! Понял?