Провокатор

– Нырнем под корягу?
– Ник освобождался от летнего костюма, обнажая свою атлетическую стать.

Спутница заметно замялась. Ас журналистики, передернув тренированными плечами, с разбега нырнул в прохладные воды и под корягу.

И пока он барахтался в речке, Николь вытащила из своей спортивной сумки приборчик, быстро пощелкала цифровыми клавишами: запульсировал световой сигнал приема сообщения. Удовлетворенно вздохнув, вернула шпионскую принадлежность на место.

Потом... Ник вынырнул и тотчас же ушел под воду с головой. В случайную азиатскую речушку вступала прекрасная молодая и совершенно нагая богиня - богиня Европы.

Почему умерла прекрасная куколка Алька? Думаю, на солнце случилась термоядерная вспышка - лучи прожгли атласную защитную небесную оболочку... потом атласную защитную телесную оболочку А.
– ее лакричная кровь вскипела и обесцветилась.

Бесцветный лак крови.

Я хочу одного: чтобы в меня не запускали лекарские хозяйственные лапы в поисках смерти в рубиновых кишках... Впрочем, будут ли кишки цвета лжи?

Ложь во спасение?

– Аида тебя любит, Бо, - врал я другу.

– Спасибо!
– И смотрел предательскими глазами раба.

Почему я не говорю правду? Потому, что хочу жить. И каждый мечтает выжить в стране провокационных экспериментальных упражнений.

Помню, когда мы жили, было странное лето - была жара и жирные тюфячные миротворческие гусеницы издырявливали листья с маниакальной целеустремленностью, и какая-то соседская бабулька упросила меня и Альку собрать тварь с виноградника. И мы собрали коробку кишащей мелкотравчатой дряни - собрали за шоколад.

И делили его, когда появился Бонапарт. Он с трудом носил свою олигофреническую голову и от жары пускал хоботок соплей и слюней. Увидев шоколадку, Бо занючил:

– А мне-е-е?

– На, - сжалилась А.

– Нет, - сказал я.
– Сначала пусть сожрет это.
– И указал на коробку, где кишели гусеницы.

– Да?
– удивился Боря.
– А они вкусные?

– Объедение.

– Не надо, - сказала Алька, - это кушать.

– Надо, - отвечал я.
– Отдам всю шоколадку.

– А?
– И Бо облизнулся.

– Ну!
– занервничал я.

– Не надо!!!
– кричала А., и я толкнул ее на солнцепек.

И она побрела прочь, загребая пыль сандалиями, а я остался, и в моей руке таял шоколадный сургуч.

– Ну, я жду... Раз-два-три...

И загипнотизированный куражной сладостью... моим голосом... мутной болезнью... Бо вытащил полное извивающееся тело многоножного существа из коробки и перекусил его надвое. Брызнул в стороны изумрудный сок брюшины.

... Я ел черешню, плевал на себя косточки - мокрые, скользкие, онкольные, гранитные, когда пришел Бонапарт. Он взял целительную черешину, надкусил, как гусеницу, но, вспомнив о драме своего желудка, отбросил ягоду:

– Приглашаем на свадьбу двух любящих сердец.

– Поздравляю, - не удивился я.
– Как невеста?

– Беременна.

– Уже?

– Что ж!
– Самодовольная жульническая улыбка.
– Какой ты сделаешь нам подарок?

– Я же сделал!

– Какой?
– оторопел жених.

– Я подарю вам автомобиль. Твой, который теперь мой.

– Мой?
– еще больше оторопел жених.

– Теперь он мой, - твердо отвечал я.
– Забыл наш уговор?

– Ну да, ну да, - задумался мой собеседник.
– Однако у нас к тебе просьба...

– Слушаю?

– Я хочу быть полезным членом для нашего общества.

– Как?
– удивился я. И перестал есть черешню. Если бы не удивился, я бы продолжил жрать ягоды, а так очень удивился и спросил: - Повтори, будь добр, что ты сказал?

Мой друг стеснительно поводил жирондистской ногой... выгнул маклерскую грудь... и повторил:

– Хочу быть членом.

– Кто тебя научил?

– Что?

– Сформулировал просьбу кто? Столь изысканно?

– Аида!.. Она... кто еще?

– Да, - согласился я.
– Действительно, кто еще?

– Больше некому, - подтвердил Боря.
– Мы с ней начинаем новую жизнь.

– Какую жизнь?

– Новую и счастливую.

– И что же?
– не понимал я.

– И поэтому я хочу... это самое... работать... на новое общество.

– У тебя воняют носки. Политику делают только в чистых носках.

– Аида их уже стирает. Круглосуточно.

– А-а-а, - задумался я.
– Тогда, конечно, быть тебе выдающимся государственным деятелем.

– Нэ, - застеснялся друг моего счастливого, гремучего, как ртуть, детства, - я хочу быть курьером.

– Курьером?

– Но по особо важным делам.

– Быть тебе министром, - сказал я и съел от рассеянности перележавшую, с привкусом гнили фруктовину.

"Черешня полезна во всех отношениях", - говорил невразумительный эскулап, травмированный модой на самого себя.

"И все будет хорошо?" - не верила мама.

"Все будет прекрасно, голубушка!" - врал экзекутор веры и надежды.

"Спасибо-спасибо!" - благодарила мама, теша медика цветной ассигнацией.

За все надо платить, тем более - за иллюзию.

Между тем жена Автора была беременна, то есть моя жена, хотя, если быть точным, не совсем жена, была на сносях. Откуда такая уверенность?

Вечером я возвращаюсь: жена сидит на кухне и, кромсая фабричную селедку, жадно поедает тугое, мертвое, мерзкое мясо.

– На солененькое потянуло, - говорит.

– Понимаю-понимаю!
– И присаживаюсь на корточки, снова прислоняюсь ухом к мелкому женскому животу.
– Не дыши, - требую.

– Почему?

– По-моему, там кто-то живет. Пыхтит.

– Это я дышу, - не соглашается.
– Он еще маленький, чтобы...

– Родная, это его дыхание.

– Нет, мое!

– Его!

– Мое!
– кричит.
– Что ты вообще понимаешь в женском организме?

– Я?
– удивляюсь.
– Я же медучилище чуть не закончил... акушерское отделение.