Провокатор
Шрифт:
– Так ведь, матушка, всей своей жизнью страдательной покаялась...
– Все вы так говорите.
– Я...
– Ты-то ладно! Страдала-страдала!
– ударила косой о панцирный пол Смерть.
– Я про этих... выдающихся политических деятелей... даже передо мной врут, изворачиваются... "Я все делал для блага народа! Человека!" Тьфу!
– плюнула.
– Бесстыжие! Ни стыда, ни совести. Хотя б передо мной, старухой... А-а-а!.. Их только могила исправит!
Бабка онемела - осерчала Смертушка, как бы того... не ушла.
– Так, ладно, -
– Какие будут пожелания, последняя воля?
– Так... так про внучка хочу узнать... Сашеньку...
– А бессмертия не хочешь?
– удивилась Смерть.
– Про Сашеньку... внука... жив ли?
– М-да, - сказала Смерть.
– А вот эти, прости Господи, все бессмертия требуют.
– Рылась в реестрике.
– Так... в прошлом... нет... в настоящем?.. Тоже не имеется... А зачем им, осклизлым, бессмертие?.. Во! Нашла: гр. Кулешов А.П.
– смертный приговор будет приведен в исполнение... Вот день сказать не могу - секретные данные...
– Спасибо тебе, матушка. Дай тебе Бог здоровья.
– Эх, за такие слова тебе, молодушка, - рассупонилась Смерть, - будет легкая кончина. И твоему внучку...
– Будь здорова, матушка!
– Прощай, горемычная; закрывай зеницы!
– И провела Смерть косой над бабкой, и умерла бабка легонькой, счастливой смертушкой, и ее многострадальная светлая душа вспорхнула из мертвой плоти и выплыла в открытую форточку и, гонимая ветром, пропала в беспечальном вечном воздушном океане.
Аминь!
Некоторые души, утверждают орнитологи, живут триста - четыреста и больше лет. Как птицы.
Дзинь-дзинь-дзинь - телефон. Я с удивлением слышу знакомый прокуренный басок Белоусовой:
– Извините, я вам час назад звонила. Вы знаете, ситуация изменилась и в благоприятную для вас сторону.
– К-к-как?
– заикаюсь.
– Ваша пьеса вызвала определенный интерес. Мы бы хотели с вами встретиться.
А культура, блядь, письма? Нет культуры, блядь, письма. Должна быть культура, блядь, письма? У меня хватает ума не задавать этого вопроса.
– Когда вам удобно?
– У-у-удобно?
– Да!
– З-з-завтра?
– Прекрасно! В двенадцать ноль-ноль устраивает?
– Да!
– Всего хорошего!
– И гудки.
Я опускаю трубку - болван! Идиот! Пентюх! Почему завтра? Надо сегодня - сегодня! Но сам же сказал: завтра! Почему я сказал: завтра? О Боже мой! В благоприятную сторону для вас! Это как?.. Неужели?.. А если завтра - в неблагоприятную? О-о-о!
Мои страдания прерывает телефон! Опять Белоусова? Я трепещу: неужели судьба в который раз посмеется над несчастным драмаделом? И беру трубку потной ладонью.
– Ты где?!
– орет мой друг циничный Цава.
– Новость-то знаешь?!
И по его обалдуевскому, торжествующему голосу я все понимаю:
– Только не говори, что...
– Вот именно, дружок... то самое...
– Не может быть!
– Я же сказал: плюс-минус месяц!..
– Что же это такая бесконечная еб-ца-ца?
– Лафетные гонки
продолжаются! Кто на новенького?И, пусть нас простят, мы начинаем хохотать, оба, по разные стороны телефонной связи, и наш утробный, грубый, оскверняющий официальную скорбь дня хохот гремит над весенней почвой.
Потом я спрашиваю:
– А как же Кулешов?
И мой товарищ ничего мне не отвечает. Он молчит, мой друг, и я все понимаю.
Принуждение невозможно, если народ сопротивляется. Но сопротивляется ли народ?
И приснился мне странный сон: будто я нахожусь в кутузке. Там бетонные стены, лампочка в сетке намордника, страшная железная дверь. К счастью, в камере я не один - за столиком сидит человечек, он невзрачный, лысоватенький, плюгавенький, похож на кассира, в очках, под рукой деревянные счеты и гроссбуховский фолиант.
– Устали-с от суеты мирской?
– говорит он мне.
– Отдыхайте, у нас здесь благодать, тишина.
– Где я?
– Вопросики у нас возникли, молодой человек, - говорит и листает книгу.
– Где я?!
– ору.
– И кто вы такой?!
– А вот кричать не надо. Не надо! А то сделаем больно.
– Не имеете права.
– Все мы имеем, все, - спокойно говорит кассир и гладит флюгерную лысинку.
– Попрошу отвечать на вопросы.
– Это... это черт знает что!
– По какому праву ты, сволочь, пишешь вредный для нашего общества роман?
– Какой роман?
– искренне удивляюсь я.
– Вот этот самый.
– Кассир из ящика вытаскивает и хлюпает на доски стола довольно-таки пухлую рукопись.
– Что это?
– не понимаю.
– Прочитать?
– П-п-пожалуйста.
– Вот это как понимать: "Между землей и небом на высоте горизонта пространства вольного власть"?
– А-а-а, - облегченно вздыхаю.
– Так это наброски... это пока все в мыслях, понимаете?.. Он же еще не написан...
– И вдруг торжествующе воплю: - Так, значит, я его напишу?!
– Иван Иванович, - скучно говорит человечек, - объяснитесь с товарищем провокатором.
В камеру вваливается громила с красногвардейской рожей, жующий тараньку. Смотрит на меня мелкими рецидивистскими глазенками.
– Ну-с, Тараненко, объясните гражданину Александрову, в какой стране он имеет честь проживать!
– Это можно!
– И многопудовый кулак тыркается в меня.
Я отлетаю в ночные звезды, в межгалактическое пространство, между землей и небом на высоте горизонта пространства вольного власть?
Потом мне удается открыть глаза, и меня участливо спрашивают:
– Ну-с, будем уважать народ?
– Б-б-будем.
– Прекрасненько, так и запишем.
– Но послушайте, - пытаюсь говорить.
– Если я не совсем в чем-то прав, пусть меня поправят, только зачем такими бесчеловечными методами...
– Слушай, ты, аполитичная сволочь, - цедит человечек сквозь зубы. Народ тебе, накипь, не позволит порочить великие идеи! И самого себя! Народ все знает...
– А где этот народ?