Провокатор

– Как же так?
– журил я своего товарища.
– Такая странная безответственность. Я, понимаешь, за тебя хлопотал...

– Я больше не буду.

– Не буду... Ты, брат, все человечество поставил на грань мировой катастрофы. Так, во всяком случае, утверждает Генштаб.

– Да-а-а?
– всхлипывал Бо.

– Ты вообще думал о нас, детях Земли?
– возмущался я.
– Что с нами было бы из-за тебя?

– Что-о-о?

– Ядерная война, вот что! Голод, холод и бесславный конец, если говорить сдержанно.

– Не виноват я, - страдал мой товарищ.

– Кто же виноват?

– Аидочка-а-а.

– Аида - эта святая женщина?

И что же выяснилось? Оказывается, необузданная гарпия посетила мужа на боевом посту №1, чтобы якобы убедиться, насколько верно супруг блюдет государственные интересы. Как она проникла сквозь сеть пропускной системы, для всех осталось тайной.

Проникнув на пост №1, ревнивица умыкнула мужа именно в тот момент, когда ему вручили сверхсверхсверхсекретный пакет для доставки на пост №2 (это соседний кабинет). С поста №1 (это соседний кабинет) исполнительный курьер удалился вместе с пакетом и женой и в назначенный час Х не прибыл на пост №2, что немедленно повлекло за собой обострение международной обстановки. Из сложного механизма военного паритета выпала звездная шестеренка, которая и застопорила поступательное движение к всеобщему разоружению и процветанию мира во всем мире. Шестеренкой оказался Бо, исправно выполняющий супружеские обязанности на пожарной лестнице Генштаба.

– Как же так?
– разводил я руками.
– Ты, бессовестный, справлял половую нужду, а весь мир, затаив дыхание...

– Не виноват я, - каялся курьер.

– А кто же виноват?

– Аидочка, она меня возжелала.

– Как?

– Воз-з-зж-ж-желала.

– Не ври. Она беременна.

– Она ошиблась.

– И что теперь? Весь мир должен расплачиваться за ваши ошибки?

– Нэ...

– Тогда не понимаю: если вы захотели делать наследника, делайте его дома.

– Дома я не могу.

– Почему?

– Дома не стоит.

– А на посту №1?

– Как штык.

– Тогда конечно, - согласился я.
– Надо пользоваться служебным положением и удобным случаем.

Однажды, когда мы были молоды и бесхитростны, то на Первое мая устроили свальный грех. Вернее, я пригласил пять одноклассниц отпраздновать Всемирный день труда - отпраздновать трудовыми подвигами в постели. Мне было интересно проверить свою физическую, скажем так, боеготовность. Тогда я еще верил, что обманул судьбу, и чувствовал себя превосходно.

Чтобы было проще управлять девичьим гремучим коллективом, я их напоил итальянским вермутом. И они упились до удобного праздничного состояния были податливы, как резиновые куклы из секс-шопа. И пока я с ними развлекался, мой друг Бо сидел на кухне и насиловал бутылку из-под простокваши, хныча:

– Я тоже хочу, я тоже хочу...

И мне пришлось устроить для него бенефис - на день Победы. Я снова пригласил маньячек на шоу-представление. И все пришли, кроме одной. У нее сдали нервы, и она сразу перерезала вены на руках, когда увидела веселые снимки, где была изображена во всей нагой красе. Она оказалась слишком стыдливой девушкой и, наверное, поэтому схватилась за бритву. А если это фотомонтаж?.. Однако девушка была честная, поняла, что ей предъявлены настоящие документы.

– Это... это такая подлость!
– сказала она.

– Не знаю, не знаю, - отвечал.
– Твое будущее - в твоих руках.

– Что тебе от меня надо?
– кричала, перекосившись от злобы и ненависти, а ведь раньше производила впечатление спокойной и уравновешенной.

Я сказал, что мне надо. Несчастная зарыдала, занервничала и пустила себе кровь. И по этой уважительной причине не отозвалась на любезное приглашение дать себя моему лучшему другу.

Остальные же ее подружки, когда вновь явились в гости, повели себя тоже очень нервно: галдели, как птицы вороны, и все норовили выцарапать мне глаза, словно не понимая, что заниматься фотолюбительством без зрения так же трудно, как кастрированному - любовью.

Чтобы успокоить разгневанную хлюпающую похоть, было выдано каждой по бутылке вермута из солнечной Италии. Юные греховодницы тут же вылакали все и принялись разоблачаться, как в стриптиз-баре Орландо. Их было четыре, прекрасных и удивительных голых фей, которые, толкаясь потертыми боками, принялись ходить по комнатам в поисках счастья. Я бы снова с удовольствием утешился меж их ног, где находились ароматные, поросшие жестким кустарником расщелины, да слово надо держать - и поэтому явил возбужденным пьяным мегерам писаного красавца Бо.

– Сделайте его счастливым, - попросил я, вспомнив Альку. Вспомнив ее, подумал: может быть, хорошо, что она умерла?

Не знаю, что солдатки любви делали с моим товарищем, но мне, сидящему на кухоньке, казалось, что в квартире совершается радикальная перепланировка с перестановкой мебели. При этом неслись такие вопли, визги, стоны, что возникало впечатление: моему счастливому другу отрывают все, что только можно оторвать.

После окончания love story я отдал одноклассницам, как договаривались, компрометирующий материал и, проводив их, оплодотворенных тварей, до порога, вернулся к Бо. Он был бездыханен и немощен, лежал ничком в вонючей клейкой луже отработанного счастья.

– Ну как, брат, еще хочешь?
– поинтересовался я.

– Нэ-э-э, - простонал.
– Больше не надо.

– А что так?

– Они... они чуть не оторвали, - пожаловался, - зубами...

И он, безусловно, прав, мой приятель: свои чувства надо сдерживать. Аида, близорукая сука, пренебрегла этим - и едва не лишила человечество жизни, а мужа хорошей работы; такая вот неприятность.

Утомленное солнце склонялось к закату и мысли о заслуженном отдыхе. Бледные фиолетовые тени неба намекали о сумерках. Природа, истомленная дневной жарынью, оживала.

Оживал и человек на Посту весьма секретного Объекта. Ваня с трудом разлепил раковины глаз, и перед его мерклым взором предстал непрезентабельный скукоженный мирок, где полностью отсутствовал смысл бытия. Проще говоря, пожар похмелья бушевал в груди у горемыки, и это пламя можно было потушить только определенным горюче-смазочным материалом.

– Ой, дурно мне!
– взвыл Ванюша, шурша во рту наждачным языком.
– Нет счастья в жизни.

– Пропил ты его, бедовый, - услышал женский голос.

– А ты кто?
– искренне удивился, увидев малознакомую знакомую.

– Ууу, допился!
– обиделась та.
– Люба я, Любаша. Кто клялся в любви до гробовой доски?
– И ее требовательные сильные руки взболтнули несчастного бражника.

– Не надо так, - сознательно предупредил тот.
– Я человек неожиданный.

– Это уж я поняла, - запричитала женщина.
– Вот дура-то стоеросовая! Ушла бы с приличным человеком.

– Это еще с кем?

– Да твой соподельник, что ли? Сразу видать... уважительный он, обходительный.