Провокатор
Шрифт:
Вернулся домой в расстроенных чувствах. На тахте лежала жена, она была не беременная жена, разумеется, и читала книгу, в которой, вероятно, полностью отсутствовали грамматические ошибки. Я чмокнул жену, конечно, в щечку и с верой в свою исключительность удалился на кухню работать. К счастью, относительные неудачи укрепляют меня во мне же самом. Главное, чтобы не выключали свет - в широком смысле этого понятия.
Рожковая люстра под потолком неожиданно погасла, потом вспыхнула, затем снова погасла, прервав дружеское чаепитие. И все остальные рожковые люстры (и не только рожковые) погасли в городке Загорский. Его жители
– Что такое?
– удивился Загоруйко впотьмах.
– У нас со светом всегда хорошо. Да, Виктория?
– Да, Виктор Викторович, - пискнула соседка.
– У меня в машине фонарь, - предложил Ник.
– Что сидеть, как грачам...
– ...сычам, - поправила Вика.
– Вот беда, м-да. Все как-то не к месту, - страдал гостеприимный хозяин, пытаясь выйти в коридор.
– Может, пробки перегорели?
– Ляскнул спичками.
– Ни зги не видать.
Под неверный свет спичек ученый и его гости выходили на лестничную клетку. Там, будто в ночном лесу, перекликались соседи.
У подъезда недоумевающих жителей встречал теплый мягкий вечер, похожий на поцелуй любимой. Звезды, как могли, помогали далеким мерцанием грешной планете Земля. Громыхнуло, а потом полыхнуло за дальним перелеском.
– Там же Химзавод?!
– ахнула Виктория.
– Действительно, м-да!
– встревожился Загоруйко.
– С химией у нас такое случается. Сложное производство, однако!
– Занервничал: - Надо ехать. У меня веломашина; правда, без спиц...
Журналист молча указал на автомобиль. Рассеянный гений хлопнул себя по лбу. Потом ударили дверцы, и авто помчалось по городку, погруженному во мрак неизвестности.
Был вечер, я чувствовал себя прекрасно, потому что не было солнца с его прожигающими рентгеновскими лучами. Я лежал на тахте и жрал черешню, когда пришел Бо. Он пришел и сообщил сногсшибательную новость. Если бы я не лежал, то упал, а поскольку лежал, то лишь пульнул косточку в лоб высокому, однако маленького роста гостю, заметив, что у него такой потрепанный вид, будто он, сбегая из психлечебницы, изнасиловал электротоком весь ее медмужперсонал.
– Нэ, - радостно улыбнулся герой смутных дней.
– Поздравь меня: я - в рядах.
– Каких?
– Боевых!
– Не понял.
– Ну, член, - продолжал улыбаться.
– Член?
– Член!
– Ты что ругаешься?
– оскорбился я.
– Я... я только сказал, что член...
– Я знаю, что у тебя член. Он мал да удал.
– И высказал догадку: - Ты что, подцепил триппер? И радуешься, что не хуже?
– Нэ, - потерялся мой наивный друг.
– У меня... я... я... член!.. В рядах я!..
– Каких?
– Б-б-боевых!
– Не понял?
– А-а-а!
– заплакал герой.
– Я член... и все-е-е!
– Главное, что у тебя нет триппера, - заметил я.
– А член есть?
– запустил руку в штаны.
– Есть, - с облегчением вздохнул.
– Поздравляю, - сдержанно сказал я.
– Но на всякий случай сходил бы ты, дружок, к венерологу.
Мой друг закатил глаза, покрылся багрянцем, зарычал и, сшибая предметы домашней утвари, кинулся прочь; вероятно, поспешил последовать моему совету.
А я остался один, ел черешню и думал о превратности судьбы. Однажды давно, когда учился в химическом институте имени красного
химика Губкина, меня пригласили к ректору. Был он вдохновенным самодуром и малость долбленым догматиком, подавляющим студентов своей жиромассой.– Молодой человек!
– заорал он.
– Не хотите ли вступить в ряды?..
– В какие?
– Б-б-боевые!
– Не понял?
– В ряды авангарда, е'мать твою так!
– Понял.
– Пришла разнарядка, чтобы молодого, чтобы исполнительного, чтобы...
– Тряс великодержавными щеками.
– А я не хочу...
– Чего не хочешь?!
– Не хочу в ряды.
– Какие?
– Б-б-боевые!
– Не понял?
– В ряды авангарда, е'мать твою так!
– К-к-как?
– переспросило химическое жирообразование.
– Е'мать твою так!
– П-п-почему?
– Не хочу и все.
– Этого не может быть!
– взъярился ректор, брызжа слюной.
– Молодой человек, да вы знаете... За пять минувших лет в ряды пришли свыше полутора миллионов лучших представителей рабочего, блядь, класса. Среди вновь принятых, е'их мать, более десяти процентов колхозники. Продолжается приток представителей интеллигенции.
– Я не колхозник, - прервал я речь, вытирая лицо от слюны кумачом переходящего знамени.
– И тем более не рабочий...
– Но представитель интеллигенции...
– Но не передовой.
– Но интеллигенции.
– Не передовой.
– Интеллиген... да пошел ты...
– Спасибо!
– подхватился со стула.
Не тут-то было: институтский жандарм решил во что бы то ни стало докопаться до истины.
– Ты что ж, сукин сын, не признаешь политику партии?
– Признаю.
– Тогда почему не желаешь вступать?
– По состоянию здоровья, - брякнул я.
– Ка-а-ак?
– Ряды должны быть чистыми, я не имею права марать чистые ряды... прежде всего чистота рядов...
– У тебя что, триппер?
– заволновался ректор, прекращая дышать.
– И он тоже.
– А не врешь?
– Вру.
– Значит, правда!
– замахал руками догматик.
– Иди отсюда... с Богом!
– И задышал в кумачовый носовой платок.
Я хотел заметить, что подобные болезни передаются исключительно половым путем (или через стакан), однако лишь пожал плечами и отправился восвояси.
Но теперь я вынужден признать свою ошибку: поступил опрометчиво, отказавшись от чести пополнить ряды строителей коммунизма. Почему же я сожалею? Утверждают, дело Ильича бессмертно, то есть, я так понимаю, все, кто активный участник этого невразумительного дела, получают бессмертие. А кто не хочет жить вечно? Все хотят жить всегда. И я тоже, однако - не судьба. Я своей безответственностью себя же и подвел к ножам гильотины. И поэтому умру. Хотя борьба за мою жизнь велась постоянно.
Я ненавижу врачей, стервятников беды.
Я люблю врачей, они создают иллюзию надежды.
– Черешня полезна во всех отношениях, - врал экзекутор веры и надежды.
– И все будет хорошо?
– не верила мама.
– Нужна операция, голубушка, - шамкал старичок, пряча цветную ассигнацию.
– Боже мой!
– заливалась слезами мама.
– И все будет хорошо?
– Ничего определенного, голубушка, сказать не могу. Есть надежда, что все будет хорошо.
– Господи, что делать?