Пруссачество и социализм

лютизму, чтобы спасти свою страну от псевдо-

парламентаризма независимых клубов. Слово

<интрига> исчерпывающе передает тот дух, ко-

торый француз, вместо планомерной тактики

англичанина, сообщает любому образу правле-

ния в стремлении придать ему соответственный

своему жизненному укладу характер. Вследст-

вие этого случайный деспотизм постоянно

вновь оказывается практически наиболее при-

годной формой той анархии, в процессе которой

история Франции время от времени достигает

неожиданных, но мимолетных вершин успеха.

94

Так было уже с Мазарини и Ришелье, с 1789 го-

да это составляет тайную конечную цель каж-

дого, хотя бы самого маленького политического

клуба, наконец, это нашло свое классическое

выражение в диктатуре иностранного солда-

та - Наполеона. Нечто подобное ожидал Маки-

авелли для политической путаницы Ренессанса

от Цезаря Борджиа. Только Франция и Италия

не создали никакой политической идеи. Госу-

дарство Людовика XIV, подобно Империи На-

полеона, - это единичный случай, а не дли-

тельная система, и абсолютная монархия Ба-

рокко, как органическая и способная разви-

ваться форма, происходит от Габсбургов, а не от

Бурбонов^. Политика Габсбургов от Филиппа

II^ до Меттерниха была образцом методов уп-

равления почти для всех дворов и кабинетов,

двор Короля Солнца повлиял только на церемо-

ниал и костюм. И напоминающее Ренессанс по-

явление Наполеона очень показательно. Только

во Флоренции и Париже мог удачливый полко-

водец сыграть такую идущую в разрез с тради-

цией роль и создать государство в таких фанта-

стических и преходящих формах. Здесь не было

типичной государственной формы. Руссо, этот

теоретик политической монархии, свою идею об-

щественного договора, который в конце концов

все же требовал диктатуры как случайного спа-

сения из хаотического разброда воль, вывел из

английской идеи <общества>, построенного на

прочной основе и опирающегося в своей полити-

ческой работе на верный инстинкт. В Англии

Наполеон в случае революции мог бы стать пре-

мьер-министром, в Пруссии - фельдмаршалом,

95

в Испании - сразу и тем и другим, и притом

с неограниченными полномочиями. В мантии

Карла Великого он мыслим только во Франции

и Италии.

Пруссия была настоящим государством в са-

мом глубоком смысле этого слова. Тут, строго

говоря, вообще не существовало частных лиц.

Каждый, живший в этом организме, функцио-

нировавшем с точностью хорошей машины,

принадлежал к нему как его член. Поэтому-то

управление не могло находиться в руках част-

ных лиц, как это предполагает парламента-

ризм. Управление было службой, а ответствен-

ный политик был чиновником, слугой целого.

В Англии политика и деловые интересы слива-

лись; во Франции рой профессиональных поли-

тиков, который объявился вскоре после уста-

новления конституционного образа правления,

был куплен заинтересованными лицами.

В Пруссии чисто профессиональный политик

всегда был сомнительной фигурой. Поэтому,

когда с наступлением XIX века стала неизбеж-

на демократизация государства, ее не следовало

проводить в английском духе, соответствовав-

шем прямо противоположной системе. В Прус-

сии демократия не могла означать личную сво-

боду, совпадающую с неудержимостью в делах

и необходимо приводящую к политике частных

лиц, для которой государство служит орудием.

Если идея рыцарских орденов <все за всех> при-

обрела современный характер, то она состояла

не в образовании партий, которые низшим сло-

ям народа предоставляли право путем выборов

раз в несколько лет голосовать за назначаемых

96

ими кандидатов или вовсе не голосовать, в то

время как они на верху в качестве оппозиции

вмешивались в работу правительства. Совре-

менным воплощением орденской идеи, напро-

тив, явился принцип, по которому каждому от-

дельному лицу на основании его практических,

нравственных и духовных дарований предо-

ставляется право в определенной мере повеле-

вать и повиноваться; ранг и следовательно сте-

пень ответственности здесь вполне соразмерены

с личностью и, как должность, постоянно сме-

няются, это и есть <советская система>, как ее

сто лет тому назад проектировал барон фон

Штейн^, - истинно прусская идея, которая

зиждется на основе отбора, коллективной от-

ветственности и коллегиальности. Ныне она,

по-марксистски, втоптана в грязь классового

эгоизма, получилась обратная сторона нарисо-

ванной Марксом картины разбойного класса

капиталистов английского стиля, викингов,

не подчиненных государственному контролю,

система свободной торговли, организованная

снизу, с рабочим классом в виде society - сло-

вом, совершенно по-английски.

Это Бентам, но не Кант.

Штейн и его воспитанные в духе Канта совет-

чики думали об организации профессиональ-

ных сословий. В стране, где труд должен был

стать общей обязанностью и содержанием жиз-

ни, люди различаются между собой по тому,

что они производят, а не по тому, чем они владе-