Прямо сейчас

Ксения уже была вся в предвкушении второго, пусть и короткого, но зато второго раза и, выгнув спину, приблизила свои ягодицы к паху Болотова, но, коснувшись его и поводив попой туда-сюда, вынуждена была констатировать, что дело безнадежное. Чего же ему тогда надо?

Она обернулась через плечо и увидела, что Болотов блестящими глазами смотрит на ближайший торчащий из стола металлический цилиндр.

– Давай ты теперь сядешь на него, – сказал он, чуть ли не пуская слюни. – А я буду поднимать и опускать тебя, пока не кончишь.

– Ты с ума сошел? Я себе там все порву этой железякой.

– Ну тогда просто сядь и посиди. А я включу барабан, и ты будешь кружиться, как на карусели.

– Я уже вышла из того возраста, когда на карусели катаются. И здесь не кони, чтоб на них кататься.

– Кони-кони. Это кони для взрослых девочек.

– Ага, а ты не забыл, что когда включается поворот стола, на эти хрены электричество идет? На фиг, на фиг – меня электрошок внутриматочный как-то не заводит.

Как Болотов ни упрашивал ее посидеть (хотя бы без катания по кругу), Ксения не согласилась. Она отказала по возможности ласково, и вроде бы он не обиделся.

* * *

Виталий Кутыкин посмотрел вслед девушке, которая была неприятно удивлена явным пренебрежением с его стороны, и побрел дальше, весьма довольный собой.

Оставив позади книжный магазин «Библио-Глобус», писатель медленно миновал подворотню, что вела ко входу в музей Маяковского.

Правее арки, утопленный в стену, располагался гранитный бюст поэта-самоубийцы. Скульптор сумел передать обреченность, под знаком которой жил Маяковский и которую этот необузданный мастер слова вполне осознавал, так что памятник даже ярким летним днем не добавлял прохожим оптимизма, а уж поздним вечером производил впечатление и подавно угнетающее. Угрюмое каменное лицо в нише стены, выхваченное из вечернего мрака направленным лучом подсветки, порождало образ мурены, которая выставилась из своей норы в ожидании, не проплывет ли мимо неосторожная рыбка.

Настроение у Виталия изменилось. Не то чтобы Кутыкину хоть когда-нибудь, хотя бы во времена восторженной юности, нравились стихи Маяковского и он близко к сердцу принимал трагический конец знаменитого таланта, просто Виталий мнил себя равным титанам русской словесности и поэтому имел привычку примерять их судьбы к своей жизни. Напоминание о стихотворце, который дорого заплатил за сотрудничество с властью, было сейчас совсем некстати. «У меня другой случай, – мысленно поспешил откреститься от коллеги Кутыкин. – Этот лох верил, что Кремль ведет страну к светлому будущему, а мне надо просто профессионально выполнить рекламный заказ. Какая разница – Кремль, Макдональдс, Кока-Кола…». Однако в голове писателя мелькнула мысль, что дело не только в вере или безверии в благие помыслы заказчика, а в чем-то другом, в каком-то более существенном подвохе, связанном с кремлевским контрактом, но разбираться со всем этим ему не хотелось.

«Да подумаешь – сценарий!» – бодрясь, пробормотал Кутыкин себе под нос, а сам тем временем опять с тоской подумал про миллион (или даже два миллиона) долларов в виде квартиры, которую он уже вроде бы получил, но которой может вмиг лишиться из-за того, что понятия не имеет, каким должен быть заказанный ему сценарий. «Ничего-ничего, слпим мы эту байду», – еще раз уверил себя Кутыкин. Затем он косвенно все же сформулировал для себя, какой подвергается опасности: «И это никак не повлияет на мое настоящее творчество».

Он свернул в пустынный Лубянский проезд.

Изо всех сил стараясь не думать о затруднении с сюжетом, беллетрист буквально заставлял себя беззаботно рассматривать окружающие дома, густые кроны деревьев, ясное черное небо с еле различимыми звездами – словом, пытался как ни в чем не бывало наслаждаться тихим летним вечером. Свернув еще раз налево, он двинулся по Маросейке, потом, закольцовывая маршрут, направил стопы Большим Златоустинским переулком обратно в сторону Мясницкой.

Променад занял у него минут пятнадцать-двадцать, так что к заведению «Sweet home» он подплыл в назначенное время, и к этому моменту ему уже удалось приглушить приступ паники и неуверенности в себе.

Хорошо освещенные недра кафе почти полностью просматривались с улицы через витринные окна, и Кутыкин, медленно подходя к дверям, стал разглядывать редких посетителей ближнего зала. В одном углу сидела молодая парочка, в другом – двое мужчин играли в шахматы. Часть второго зала, которая виднелась в широких арочных проходах за баром, пустовала. Значит, Ольги еще нет. Тут писатель сообразил, что не в состоянии вспомнить, как она выглядит.

Он достал из кармана пиджака темные очки, надел их и вошел в кафе. Внутри звучала приятная, необременительная музыка.

Надо сесть так, подумал Кутыкин, чтобы Ольга от дверей могла увидеть его, тогда она подойдет к его столику, и он будет избавлен от неловкости из-за того, что сам не сразу узнает ее, а быть может, и вообще не узнает.

Ольга, однако, появилась до того, как он сел, почти вслед за ним. На ней были джинсы и внапуск белоснежная сорочка с короткими рукавами, которые придавали особый эффект шоколадному загару на ее руках и шее. Стоя спиной ко входу и не замечая ее, Кутыкин по-носорожьи поворачивал голову то вправо, то влево в размышлении, какой бы занять столик.

Ольга увидела писателя, едва переступила порог, но из озорства сделала вид, что не узнала его. Она тихо кашлянула, и когда после этого он, обернувшись, наконец заметил ее, она стала – дура дурой – растерянно хлопать ресницами, поворачиваясь по сторонам и осматривая зал. Пару раз Ольга при этом скользнула как бы невидящим взглядом и по лицу писателя. Кутыкин не мог взять в толк, она ли та девушка, с которой он договорился о встрече, или не она, но обратиться к ней первым отчего-то не решался.

Тогда Ольга с притворной озадаченностью на лице выудила из сумочки мобильник и нажала кнопку. В кармане пиджака Кутыкина заиграла мелодия.

– Ой, это вы, то есть ты? В темных очках и не узнаешь, – сказала она, улыбнувшись и протянув ему мобильник. – Вот твой телефон.

Забеспокоившись, что у нее изменились планы, что она торопится обменяться мобильниками, чтобы тут же распрощаться и уйти, Кутыкин проигнорировал протянутый ему телефон.

– Привет! – ответил он и, схватившись за стул у ближайшего столика, галантно предложил: – Присядем?

Она не возражала.

Когда Кутыкин занял место напротив, к ним подошел официант – положил на стол меню и отошел к бару.

Виталий старался казаться беспечным и уверенным в себе. Ольга, однако, отметила про себя, что он напряжен, и поэтому предпочла сменить появившуюся на ее губах проказливую улыбку на другую, просто вежливую, нейтрально-приветливую, и стала изучать меню.

«Она ничего так телка, – украдкой глянув на ее грудь, подумал Виталий. – По крайней мере, на одну ночь подойдет. Да, вполне покатит».