Пшеничное зерно. Распятый дьявол

— …спелый банан! — отозвалась Вангари, словно Мутури и впрямь ждал ответа.

— …за один глоток… — продолжал Мутури.

— …прохладной воды из чужого колодца! — подхватила опять Вангари.

— Вангари, твоя история лишний раз подтверждает: нашей родине давно пора разрешиться от бремени, — закончил свою мысль Мутури. — Недостает лишь повивальной бабки. Да вот только возникает вопрос: кто заронил в нее семя?

— Все это дьявольские проделки! — внезапно вступил в разговор Робин Мваура. Ему было немного не по себе — слишком гнусно повел он себя в Кинеени, когда Вангари заявила, что у нее нет денег. Но дело уладилось — те трое обещали за нее заплатить. И теперь Мваура только ждал случая, чтобы ввернуть словцо и увести разговор от Вангари и ее невзгод. Ни с того ни о сего он запел:

Покажу черту кулак: Эй, не тронь меня, дурак!..

Вариинга почувствовала, как от всех событий минувшего дня ее охватывает жар. "Такое впечатление, будто это уже со мною было, — подумала она. — Впрочем, пустые разговоры, не стоит придавать им значения…"

Гатуирия смотрел на водителя, ожидая продолжения песни. Его разволновал рассказ Вангари, и он все спрашивал себя: "Неужто подобные вещи возможны в современной Кении?" Ему вспомнилось, что и впрямь существует закон о бродяжничестве, а значит, история Вангари вполне правдоподобна. Но чего он ждал от песни Мвауры, как могла она облегчить его бремя?

Человек в темных очках почти вжался в стенку, чтобы сделаться незаметным, точно опасался, что остальные пассажиры, как свора, накинутся на него.

Мваура оборвал песню так же внезапно, как и начал.

— В чем дело? — спросил его Мутури. — Потерял нить?

— Нет, — ответил Мваура, — просто решил швырнуть клубок тебе!

— Да, — сказал Мутури, — я эту песню знаю, бывало, и мы ее пели, только слова у нее другие:

Покажу белым кулак: Уходи домой, дурак! Кения свободной хочет быть!

Вангари подхватила песню. У них отлично выходило на два голоса — так смешивают душистые растения и получают ароматную мазь.

Кения свободной хочет быть! Империалисты, убирайтесь вон! Мы, народ, хозяева земли, И на пашей стороне закон!

— Что до меня, — заговорил опять Мваура, — то в те времена я пел все песни подряд. Да и сегодня, если на то пошло, мне все равно, что петь. Земля круглая: куда покатится, туда и я с ней. Споткнется — и я споткнусь. Нагнется, выпрямится — я тоже. Заворчит — и я заворчу. Замолчит — и я ни гугу. Первый закон гиены гласит: "Не привередничай, лопай, что дают". Если я оказываюсь среди членов секты акурину, то выдаю себя за их сторонника, с крещеными крещусь, с мусульманами славлю ислам. А среди язычников и я язычник.

— Гикуйю [20] учил, что нельзя варить еду сразу в двух котелках, в одном из них каша подгорит, — напомнил Мутури. — Впрочем, ты, Мваура, кажется, способен варить сразу в двух тысячах горшков! Что же, поспеваешь следить за всеми или твоя еда вечно подгорает?

— Уста, что сами себя съели! — отшутился Мваура. Ему сделалось легко и весело: удалось-таки увести разговор от Вангари и ее дел. — Эту поговорку специально для нас, водителей матату, придумали. Всем известно, какие мы горлопаны и болтуны. Отчего? Оттого что рыбак не знает, где рыбку поймает, закидывает удочку наугад. Для нас, водителей матату, наши языки — все равно что рыболовные крючки…

20

Легендарный фольклорный герой, почитаемый как праотец народа кикуйю.

— Для ловли денег, — ввернул Мутури.

— Именно, — с готовностью подтвердил Мваура. — Точнее, людишек с денежками. Деньги сами по себе, отдельно от людей, не ходят. Так что, если принимать все, что мы говорим, за чистую монету, пропадете среди бела дня. Взять, к примеру, эту вот женщину. Она, поди, поверила, будто я и в самом деле высажу ее в лесу, отдам диким зверям на растерзание. А я просто хотел ее немного попугать. Нашему брату часто приходится горячиться, даже, бывает, прикрикнешь, потому что пассажиры так и норовят нас надуть. У меня всегда наготове банка меду и кулек перца.

— Вернее сказать, в твоих руках чужая жизнь или смерть, — с сарказмом парировал Мутури.

— В самую точку угодил, — согласился Мваура, делая вид, что не замечает подковырки. — Иначе как нам уцелеть на этих дорогах?

— Пожалуй, ты не шутил, когда на остановке "Ньямакима" горланил, что за деньги отвезешь пассажира куда угодно: к богу или к черту. Но скажи, сам ты на чьей стороне?

— За бога я или за дьявола?

— Именно это я и хочу узнать.

— Да с обоими на короткой ноге. Сам же сказал: я из тех, кто сразу варит в двух горшках. Совершенно верно, только я не люблю, чтоб у меня каша пригорала. Вернемся, однако, к вопросу о боге и сатане. Ни того ни другого я никогда не видел. Но допустим, оба они существуют. У каждого — своя власть, свое могущество. Оба ищут себе сторонников на земле, тех, кто пойдет за них в огонь и воду. Разве не ясно, что и тот и другой способен осчастливить либо погубить каждого из нас, смертных? Политики на выборах соперничают из-за голосов, а мы, деловые люди, пытаемся столкнуть бога и сатану лбами, лишь бы не навлечь на себя их гнева. И молимся обоим сразу.

— Ты как путник, сбившийся с пути. Не слышал разве, что человек не может служить двум господам сразу? Даже избиратель в конце концов отдает голос кому-то одному.

— У бизнесмена хозяев много, и всем надо повиноваться. Один позовет — я тут как тут, другой — я к нему со всех ног.

Оба замолчали. Мваура вел машину осторожно, дорога петляла, и смотреть надо было в оба. Кроме того, туда-сюда шныряли бензовозы, тяжелые грузовики с древесным углем, картофелем, овощами.

Проехали поворот на миссию Киджабе, миновали церковь, построенную пленными итальянцами во время второй мировой войны.

— А сам-то ты во что-нибудь веришь? — снова принялся за Мвауру Мутури. — Есть ли в твоей душе понятие о том, что хорошо и что плохо?

Мваура неопределенно хмыкнул, сделал вид, что не совсем понял вопрос. "Что за тип, — прикидывал он, — фанатик, может, или сектант какой?"

Остальные ждали, что все-таки скажет Мваура, заодно размышляя о том, как бы сами ответили на поставленный Мутури вопрос.

Мваура чувствовал, с каким нетерпением все ждут его ответа.

— Ты спрашиваешь, во что я верю, — заговорил он наконец, — не так ли? Душа бездонна, как ее измеришь? В чужую душу не заглянешь, это не мышиная нора. Чужая душа — темный лес, сквозь него не продерешься. Не лучше ли выяснить сначала, что же такое душа? Где она помещается? Из чего соткана — из плоти и крови или она лишь дуновение, вздох?

Еще мальчишкой услышал я от своей бабки историю про занедужившего льва, который съел ослиную душу и сразу исцелился. Я пожалел ослика и спросил бабушку: "Что же он будет делать, когда придет Иисус и призовет его из мертвых?" Бабка успокоила меня: "Не приставай с пустяками, животных никто не станет воскрешать".

Люди нередко возвращаются на заброшенную ферму. Так и я на днях вспомнил сказку про ослика и льва, когда прочел в газете "Тайфалео", что теперь берут сердце у одного человека и переставляют другому. Встает вопрос: человек с новым сердцем — это прежний человек или же кто-то совсем иной? Когда придет день воскрешения из мертвых, эти двое подерутся из-за сердца — оно ведь у них одно на двоих. Подумайте, хорошо ли, чтобы на два тела было всего одно сердце? Если оно доброе, правдивое, чистое, его никто не захочет уступить другому.

Так что меня одолевают сомнения. Если сердце пересадить, характер человека изменится? Станет ли негодяй паинькой, праведник — греховодником?

Земля населена богатыми и бедными. Богач может заниматься самым низкопробным разгулом, но когда ему приходит время помирать, он отправляется в больницу и покупает себе сердце богобоязненного бедняка. Дальше происходит вот что: богач попадает на небо благодаря праведности бедняка, а бедняк, заложив душу, отправляется в ад за чужие грехи. Ха-ха-ха!