Психоделика любви: Начало

— Ты самая тривиальная никчемная бездарность. — раздался самый первый голос, от которого по спине закусали мурашки.

Подрывник медленно обернулся, чтобы столкнуться взглядом с Учихой Итачи, взирающим на него с невидимого пьедестала сверху вниз. И взгляд этот воплощал самый сокровенный страх парня — презрение.

Кабинет наполнился истошным воплем пациента. Пейн отключил подачу вакцины из капельницы в вену, и Дейдара, захлебываясь слезами и запузырившейся на губах слюной, уронил голову на бок. Пейн, опустив ладони по обе стороны от головы Тсукури, судорожно вдохнул и выдохнул, размял шею и прошипел, так, словно боль, испытанная Дейдарой, прошила его сердце.

— Давай, Дейдара. Не сдерживайся. Познай же истинную боль «Красной луны». Можешь кричать, твои крики никому не причинят боли.

Что значит «быть психически больным»? Насколько опасна шкала этого «сумасшествия»? И как определить сумасшествие? По способности видеть то, чего не существует? Смотреть на мир по-другому? Жить не ради ценностей нормальных людей? Говорить не так, как положено?

Итачи не знал.

И это случилось с ним. За одну неделю пребывания в психиатрической больнице «Красная Луна» он стал психически больным. Но, быть может, и был всегда, а здесь ему всего лишь раскрыли глаза на истину.

Забившись в изголовье кровати, поджав к груди колени, он уже полчаса непонимающе смотрел на сидящую напротив девушку. Слишком реальную для призрака, стоит сказать. Непохожую на мертвеца, который покончил с собой 10 лет назад. Естественно-бледная, с такими человеческими синяками под глазами от хронической бессонницы, будто фиолетовые тени рассыпались с верхнего века. С реальным голосом. Одетую в непонятно что; можно было подумать, что она подскочила с кровати поздней ночью и, в одной ночнушке и на босу ногу, нечаянно забрела в психушку. И у призраков не может быть пирсинга под нижней губой. Итачи хотелось протянуть руку и вытащить винтик, чтобы убедиться в этом раз и навсегда.

— Ты смотришь на меня так уже полчаса, — констатировала факт Хаюми.

— Я жду, когда меня отпустит.

— Я не галлюцинация препарата, который в тебя вкололи.

— Нет, галлюцинация. Сумасшедшие видят их постоянно.

— То есть, тебе легче поверить в то, что ты сумасшедший, чем в то, что я мертва? — закатив глаза, огрызнулась беззлобно Конан и тоже поджала под себя колени.

— То есть, ты хочешь сказать, что ты призрак, который покончил с собой в этом замке?

— Нет, я сделала это в другом месте.

— Тогда что ты здесь делаешь?

— Я привязана к этому месту из-за одного человека.

— Какого человека?

— Не могу сказать, пока ты не начнешь в меня верить.

— По-твоему, я сейчас разговариваю сам с собой, если не верю в тебя?

— Ты считаешь, что я твоя галлюцинация. Так что со стороны психиатрии ты сейчас говоришь сам с собой, потому что не веришь в меня.

— Но если сейчас кто-нибудь зайдет в палату, то он увидит, как я беседую с девушкой или с самим собой?

— Смотря кто зайдет, — и пожала плечами, бросив короткий взгляд на дверь. — Персонал точно не увидит. Они не хотят видеть. А некоторые пациенты врут, что видят меня, чтобы «не отбиваться от коллектива». Например, как Наруто.

— Выходит, ты все-таки Ангел?

— Да, меня почему-то так называют.

— Может, из-за тех кровавых крыльев на стенах?

— Может быть.

— Так к кому ты привязана?

— А ты в меня веришь?

Итачи механическим движением подхватил подушку за спиной и запустил ею в свой глюк. Подушка прошла сквозь девушку и приземлилась на полу рядом с дверью.

— Пиздец, я свихнулся, — подвел итог Итачи и, закрыв лицо руками, заржал в голос. Такой смех он слышал не раз из палат других больных, а теперь и сам заразился безумием, точно инфекцией. Даже симптомы те же.

Конан — само монашье терпение — наблюдала за сотрясающимся юношей и, было, с тоской в глазах потянулась к нему, но одернула руку, едва до его лица оставалось чуть больше пары сантиметров.

— Я сумасшедший.

— Ты не сумасшедший, Учиха Итачи. Если следовать твоей логике, я тоже сумасшедшая, если верю в то, что я призрак, как и в то, что ты видишь в меня. Быть может, наша взаимная вера или взаимное безумие породили меня, аморфную надежду в твоем разуме. Это так похоже на религию, согласись?..

— Я сумасшедший, — продолжил настаивать Итачи, сжимая в пальцах сальные черные пряди — один рывок, и он вырвет их с корнем. — Я видел вещи, которых не существует. Я выдумал, что меня пытают, когда в 99 кабинете лежат только швабры.

— Повторюсь еще раз, Учиха-старший. Ты не сумасшедший. В 99 кабинете действительно хранятся швабры и ведра. Однако за всей этой провизией, в стене, находится дверь, которая и открывает вход к кабинету шоковой терапии, где Орочимару любит проводить «процедуры». Все, что ты видел, одновременно правда и неправда. Но ты не псих. Также, как и большая половина обитателей этой клиники. Многие из них жертвы обстоятельств, персоны нон-гранта, свидетели, которых устранили, не убивая. И лишь небольшая кучка из них пришла сюда уже с готовой болезнью, и ты не из этих ребят.

— Ты сказала, что покончила с собой, — совладав с истерикой, Учиха глубоко вдохнул и выдохнул. Судорожно помассировал веки. Он не желал смотреть на «Конан». Все еще упрямо принимая её за свою галлюцинацию. — Зачем ты это сделала?

— Во имя любви.

— Это связано с тем человеком, к которому ты привязана?

— А ты веришь в меня?

Итачи поднял взгляд, как у побитой собаки. Конан была слишком милой для кошмара, слишком терпеливой для человека. Сидела, поджав коленку, как тогда на столе Орочимару, и пристально смотрела в глаза, расфокусировано бегающие по её стану.

— Ты назвала меня Учихой-старшим, — озарение пришло к Итачи, как подступающая волна на берегу моря, предвещая о шторме. Он дёрнулся, затрепетал и, попытавшись унять судорогу, схватился за правую руку.

— Верно. Саске говорил о тебе.

Дыхание сперло, когда сердце заклокотало в истерзанной груди. С тупой отчаянной надеждой взглянул Итачи на поднявшуюся Конан, что с тоской устремила взгляд на высокое решетчатое оконце под потолком.

— Саске? — нашел в себе силы произнести имя любимого брата Итачи и, уняв подступающие слезы, прошептал: — Ты говорила с моим братом?

— Да. Я была рядом с ним все это время, пока он находился «здесь». Он был так несчастен и очень обижен на тебя. По правде говоря, я представляла тебя по-иному из его рассказов. Он говорил, что ты бросил его, сбагрил в психушку, потому что никогда не любил его и считал обузой. Ему не хватало родителей, он был очень зол на весь мир, и не знал, куда деть это разъедающее чувство, пожирающее его изнутри. Он хотел помощи, кричал о ней всей израненной душой. Но вместо помощи, попал в обитель таких же кричащих душ.