Психология свободы

А помимо того, нетрадиционно ощущался, повторяю, и некий "большой мир" – по типу "он вокруг и впереди". И даже не мир, этого понятия ещё нет, а попросту нечто протяжённое и неопределённо-большое какое-то, смутно как-то наполненное. В чём тебе в самом скором времени предстоит здорово покрутиться. Знаешь это, и ждёшь, и радуешься, и слегка опасаешься. (Хотя, у автора последнее как раз было не шибко, перекрывала оголтелая рвущесть вперёд, он потом и в постнатальной жизни этим свойством отличался.) В общем, характерное чувство выпускника, которое потом – в конце десятого класса средней школы – у меня ещё раз было. И помнится, конечно, – так что можно сравнить.

В скором времени предстоит покрутиться? Да, чувство было именно таким, если передавать его "взрослыми" словами. Коих я тогда не знал, и ничего себе не вербализовал, а просто "чувствовал, и всё". И это означает, что чувство времени тогда – как раз уже есть, вполне сформированное. Насколько могу сравнивать – такое же как у взрослого!

То есть, к тому моменту онтогенеза этот самый пресловутый, всем по личному чувственному опыту известный "бег времени" – уже является освоенным и выстроенным нашим внутренним феноменом: межуточным феноменом какой-то n - ной степени надставленности над другими, которая тем самым подразумевает и (n + 1) - ую, и (n – 1) - ую.

Из пренатальных происходившестей пронзительно помнится ещё одна. Дезординарная, как и всё прочее, помнящееся оттуда. На событийную ординарность память скупится… Так вот, в один непрекрасный момент, довольно неожиданно, начало меня выталкивать из матки. Про матку не знал, но отлично понимал – или чувствовал, называйте как хотите, – что если эта тянущесть меня – вперёд и вниз куда-то – дойдёт до конца, мне – как этому вот сложившемуся мирку – конец. Я даже испугался – один из очень редких случаев, за прошедшую часть жизни. Но отвага – она и в плаценте отвага! Испугался, но лишь на долю секунды, сумев всё это в себе отставить – ради действий. Расставил согнутые руки, и начал упираться локтями в упругие стенки. Все ощущения от тех действий помню! Сколько держался так – не берусь определить; наверное, всё же долго не потребовалось. Постепенно толкающая упругая сила стала затихать, и я как-то сразу понял, что всё – больше ничего такого не будет.

Теперь объективное соответствие. После рождения моей сестры – у матери были два выкидыша. Мною забеременела в третий раз, и – кажется, на третьем месяце – опять собрался случиться выкидыш. Но маточные схватки затихли раньше, чем выбросило плод. Вот что, примерно, мне постепенно потом удалось у родных выяснить.

Далее у автора воспоминания пренатальной жизни сменяются воспоминаниями постнатальной. Вроде, помню рождение – мир этот оказался слишком сухим и жёстким (это первое, что ударило!), да и ломающим какой-то силой (с тяжестью собственной впервые сталкиваешься!). Всё очень похоже, как потом в детстве бывало, когда при купании долго сидишь в тёплой летней воде, так что привыкаешь к этому, а потом вылезть норовишь на дрейфующую по реке низкобортную баржу, тем с удивлением обнаруживая, как тяжело жить вне воды.

Мир – своей жёсткостью после плаценты – меня не испугал, но здорово огорошил, и появилось мотивное чувство – "на всякий случай надо орать!" И орал – это точно помню, но почему-то без звука. Ощущаю в воспоминаниях себя орущим, но звука не слышу. Ладно, пусть так.

Тут уж безо всяких околичностей, это воспоминание, что называется, тутошней жизни, и стоит ничем не выделяющимся членом в ряду других таких же, возможных к объективной проверке и проверявшихся, что даёт возможность считать его достоверным не хуже их.

Ещё в этом ряду – совершенно чётко помнится момент, когда впервые встал на ноги. По свидетельству матери, то было у меня где-то около девяти месяцев от роду. Что сказать? Оголтелая непривычность, вот как можно это охарактеризовать! Оказывается, в своём двуногом хождении – мы эквилибристы! Просто привыкаем к тому, и уже не идентифицируем как факт.

Очень удивило мимолётом, что таким странным способом – когда вообще не понятно, на чём и за что держишься, всё какой-то сплошной "висяк" – можно в этом окружении предметном обретаться. Потом, правда, буквально за несколько десятков секунд, всё это сходит – начинает выглядеть тяжёлым, но привычным. Или, по крайней мере, уже приемлемым, чем-то тем, что и должно бы быть. Привычка в жизни человека – очень важная и обоюдоострая вещь: она и помогает переносить всякое, но она и затеняет многое…

Первое же поддающееся – так называемой объективной проверке – воспоминание приходится на возраст в один год и семь месяцев. Не косвенной объективной – вроде тех заявлений матери, о буйном нраве автора в конце её срока беременности, – а прямой: старшие члены семьи тоже помнили нижеприводимый случай, и могли его датировать.

Тогда автор, по недосмотру старшей сестры, бросился недалеко от полоскающей бельё матери в речку – за брошенной туда любимой игрушкой. Хорошо помнится и та вода – неожиданно для моего тогдашнего интеллекта мокрая и холодная, – и задравшееся на плаву полами пальтецо, и как тянули из воды за капюшон. Помнятся и сопутственные чувства – как оно "просто в голову не пришло", что нельзя бросаться в воду, и как потом не допёр толком испугаться.

Всё очень чётко, как будто со взрослым происходило, и даже чётче. Вряд ли из такого возраста многие что-либо даже смутно помнят, моё же это воспоминание подтверждается рассказами домашних. Это пишется для того, чтоб читатель мог доверительней относиться и к прочим приводившимся вспомненностям автора, в том числе потусторонне-ориентированным.

А ещё до того "купания", – незадолго, – была обретаемость в больнице – в связи с переболеванием дифтерией. Что тоже помнится в хорошем качестве, только что отрывками. Для объективного контроля, правда, не очень годится. Если случай с "купанием" единичен, и тем не может перемежаться со сходными воспоминаниями той поры – похожих просто нет, – то все больницы для ребёнка похожи, и все болезни тоже: поди докажи, что это помнится именно та болезнь – как контакты с врачами в недомашней обстановке, а не более поздняя. В случае с "купанием" помнится, какая конкретно игрушка была брошена в воду, и взрослые свидетели происшествия подтверждают, что да, именно эта, – чего вполне достаточно, чтобы идентифицировать случай. В случае же с заболеванием помнится коричневато-оранжевая больничная клеёнка, которой в те времена имели обыкновение застилать медицинские кушетки. В тяжёлом физически состоянии лежать на такой кушетке пришлось, вот и запомнилось, – но ясно, что подобного эпизода нисколько не достаточно, чтобы однозначно идентифицировать событие.

Впрочем, и здесь всё не так беспросветно: помнится ведь дезординарная тяжесть болезни (точнее, своего физиологического состояния: то, что именно болеешь, и что происходящее ненормально, тогда ещё не доходит, воспринимаешь всё как тяжёлую некую данность, да и дело с концом), а ничего из способного приводить к такому, кроме дифтерии, в те ранние годы, по свидетельству старших родственников, со мной не случалось.

Но это, впрочем, не важно. Воспоминания о болезни важны не возможностью объективной датировки – и тем идентификации. Важны своей смысловой наполнительностью. Тела не ощущал, только голову. А вместо тела – будто деревянная колодка. Знаешь только, что тело ниже головы – ещё вроде должно быть, и на том всё. Это предрасполагающий физиологический фон – к тому, о чём сейчас скажу. Помню происходящесть с элементами "отлетания души"! Как субъектность поднимался аж к потолку комнаты, видя сверху своё тело – на медицинской кушетке с той самой оранжевой клеёнкой. А потом затягивало ещё дальше – влез в потустороннесть "почти двумя ногами". Опять как бы висел "один-одинёшенек в собственном соку". Но это – смутно, зато хорошо помнится, как сподобился вернуться обратно: очень досадно стало – столько мурыжился, чтоб засуществовать, только собрался как следует в живости покрутиться, и нате вам – убирайся. В общем, как "поле души" (по-иному в том положении себе не являешься) рывком бросился обратно – что называется, зажавши нос, как в "чрезвычайно мокрую" воду. Бросился, накрутившись до согласия вытерпеть всё, что обещал такой бросок.

И вытерпел. Как рассказывала мать, лечащий врач говорил, что выжить не должен. Заболел ведь в пятницу, а препараты вводить начали только в понедельник – выходные помешали, трое суток мать вхолостую на руках проносила. А от первых признаков дифтерита до летального исхода – у младенца как раз трое суток, если не привит и не лечат. Это согласно мед. статистике.

Помняще побывал, значит, я в потустороннести и при живости, а не только без неё. Богатый опыт, было потом что с чем сравнивать!

Ладно, резюмируем. Автор встречал, конечно, в оккультных текстах множество подобных описаний. Чего только ни описывают! Буквально фантастические похождения – в своих так называемых прошлых жизнях, и тому подобное. Что здрово девальвирует сам подобный метод человеческого познания, основанный на непосредственной информации – вспоминаемом, – а не на добываемом опосредованно. Наперёд ясно же, что в своём подавляющем большинстве – такие описания есть, в лучшем случае, просто вымысел, в который верит сам автор описания. А чаще и хуже того: это вымысел, в излагаемости которого, по тем или иным причинам происходящей, автор подспудно знает, что это у него именно вымысел. Ну не хотят люди себе признаться, хотят оставаться в себе самозначительными.