Птичка польку танцевала

Отдушиной была классика. Уже второй сезон Анна вместе с Полотовым играла в искрящейся комедии Гольдони.

– С тобой-то именно я и хотел биться! – кричал Сильвио-Полотов, размахивая шпагой.

– Приходится, делать нечего! – с напускной храбростью бросала в сторону Беатриче-Пекарская. Она была наряжена мужчиной: в расшитый камзол, из рукавов которого свисало кружево манжет.

Они дрались, Сильвио падал, а Беатриче, авантажно расставив ноги в высоких сапогах и белых мужских панталонах, приставляла шпагу к его груди.

Зал был счастлив. Актеры раскланивались, держась за руки.

– О, Вава, несравненная, – не открывая рта, чревовещал Полотов. – Люблю вас круглосуточно.

– Ниша, неподражаемый, а я вас – с перерывом на обед, – краешком губ ехидно отвечала Анна.

Зрители не подозревали, что дуэль между этими двумя длится уже несколько лет. Шпаги – лишь ее продолжение. Однажды в другой пьесе Полотов нарочно наступил на длинный шлейф Пекарской. Она оказалась на привязи: шажок туда, шажок сюда – не дальше. Он подшучивал и над другими молодыми актрисами. Его, такого обаятельного и красивого, прощали.

После спектаклей Анна медленно снимала в гримерной парик, мазала лицо вазелином, потом насухо вытиралась салфеткой, задумчиво курила, глядя в зеркало… Настроение было так себе. Ей не хватало родного мюзик-холла, ролей с танцами и песнями. Или, может, она требует от жизни слишком многого? Актеры не зря называли оперетту сладким ядом в крови. Забыть ее не помогали ни опера, ни драма.

Анна могла бы стать советской Марлен Дитрих. Но в Стране Советов уже была одна Марлен – актриса Соколова. Другой не требовалось.

– Максим, я не умею играть девушек полей. Ответь честно, ты поверишь мне в такой роли… – Она забежала вперед и, преградив ему путь, подперла бока руками. – «Вот стою я перед вами, простая русская баба!»

Он рассмеялся.

– Нет, не поверю! Подумаю, что шпионка или дамочка из бывших. В тебе вообще хоть капля этой крови имеется?

Анна с шутливой угрозой сложила пальцы – сейчас щелкнет его по носу. Действительно, кто она?

– И ты туда же! Именно так все хохочут. Говорят, выгляжу иностранкой. Впрочем, чего ожидать от человека, у которого мама немка, а папа… артист оперетты.

На улице раздались пронзительные свистки милиционеров, и все, кто шел рядом, заторопились в поисках укрытия. Максим повлек Анну в ближайшую подворотню, там уже стояли люди.

Улица опустела. Лишь одна чудачка в кокетливой шляпке продолжала, улыбаясь, идти по широкому тротуару. Милиционер налетел на нее, втолкнул в подворотню. Придя в себя, женщина пролепетала:

– Граждане, а что вообще происходит?

– Кортеж товарища Сталина, – не сразу ответили ей.

Она округлила глаза.

– Даже на панели нельзя находиться?

Так по-ленинградски она назвала тротуар.

Дождавшись, пока промчатся черные машины кортежа (в одной из них наверняка сидел вождь), Максим и Анна неторопливо пошли в сторону Твербуля.

Многое изменилось с тех пор, когда они впервые гуляли здесь. Улица Горького сначала отняла у Тверской название, а теперь крошила ее уютный облик. Все мешавшее новому простору подлежало либо уничтожению, либо укорачиванию, либо передвижке. Масштаб города постоянно менялся: что вчера казалось большим, сегодня, рядом с новыми зданиями, выглядело неожиданно маленьким.

За забором на бульваре с грохотом ворочалась стройка – на месте очередной снесенной церкви был запланирован высотный дом с ротондой.

– На ротонду поставят бетонную девицу в развевающейся юбке, с серпом и молотом в руке, – рассказал Максим. – Она будет приветствовать гостей Москвы.

– А гости будут заглядывать ей под юбку, – заметила Анна, потупив глаза.

– Анна Георгиевна! – шутя укорил он.

Возле забора стоял ларек «хамбургеров». Продавец скучал в ожидании покупателей. Эти американские «хамбургеры» официально назывались горячими котлетами с булочкой. Они пришли в СССР совсем недавно, вместе с идеей продавать сгущенку в консервных банках и мороженое в вафельных стаканчиках. Далекий американский мир был полон чудес. На днях оттуда прибыла посылка с нарядами и теннисным костюмом для Анны. Пекарская брала уроки тенниса, чтобы улучшить свою «цепкость» на сцене.

– В посылке все, что ты заказывала, – отчитался Максим. – Я только не понял цветовую гамму. Желтая юбка, зеленые туфли, синяя шляпка.

Она удивленно посмотрела на него: до чего наивны даже самые умные мужчины.

– Я же не собираюсь носить это одновременно! Макс, а моя старая шляпа до сих пор в починке? Она нужна мне для гастролей.

– Извини, не успел забрать. Можем сделать это прямо сейчас.

Модистка жила неподалеку, в доме Нирнзее [13] . Обойдя забор стройки, они направились к серому тучерезу в Гнездниковский переулок.

13

Многоквартирный жилой дом в Большом Гнездниковском переулке в Москве. Построен в 1912–1913 годах по проекту архитектора Эрнста-Рихарда Нирнзее.

Анна благодарно сказала:

– Ты мой спаситель от хаоса.

– Просто мне в этой жизни больше заняться нечем, – усмехнулся Максим. Он терпеть не мог высокий стиль.

Недавно он организовал ремонт в комнате у Анны и перевез ее маму в Москву. Та вернулась успокоившейся, ее душе было уютно в полном пожилом теле. Мама теперь ела только говяжьи котлетки, заклеивала в календаре тринадцатые числа во всех месяцах и без конца раскладывала пасьянсы, гадая о своем прошлом: а что было бы, если бы…

Дом Нирнзее незыблемой крепостью высился над округой, но стройка коснулась и его. К стене тучереза недавно лепился двухэтажный домик. Его оторвали, как ничтожную ракушку. Остался отпечаток: розовая краска, серые полоски перекрытий, обои с узором.

Максим открыл тяжелую дверь подъезда.

– Здравствуйте. – Он склонился к окошку будки вахтера. В прямоугольном отверстии виднелись чашка с потемневшей от заварки ложечкой и газета «Правда».

– Вы в издательство, товарищ? – раздался из будки женский голос.

– Нет, на этот раз к знакомым.

В вестибюле стоял фикус, на нем висели липучки с мухами. Под фикусом, словно цветастая кукла под рождественской елкой, сидела, дожидаясь очередных пассажиров, лифтерша в деревенском платке и синем форменном халате поверх клетчатого платья.

– Здрасьте, давно не виделись, – произнесла она. – Куды вас сегодня?

У нее, как и у вахтера, была цепкая память на лица. Обе женщины не раз становились свидетельницами важных дневных визитов и не менее важных ночных уводов, когда очередного растерянного жильца забирали в темноту молчаливые люди в васильковых фуражках.