Пуанта

— А что в кабинете было, забыл?! Напомнить?!

— Я тебя не насиловал!

— Как это тогда называется?!

— Ты охреневшая сука — вот как это называется! — взрывается и повышает голос, — Ночью ты готова скакать на моем члене, пока не сдохнешь, а днем говоришь, что я тебя изнасиловал?! Ты серьезно?!

— Я сказала «нет»!

— В отеле ты тоже говорила «нет»! Ты всегда говоришь «нет», а сама только и ждешь, чтобы я тебя взял! Или что?! Это неправда?! Снова будешь притворяться?! Будто я не вижу тебя насквозь!

«Вот козел!..» — еле дышу от негодования, хотя на задворках сознания и признаю: в чем-то он прав, чтоб его… Поэтому сбрасываю обороты, серьезно, но тихо говорю.

— Тогда я не хотела.

— Ты играешь со мной, — также тихо отвечает, — А когда я поддерживаю игру — злишься и обвиняешь во всех смертных грехах.

— То, что я сказала один раз «да», не значит, что когда я говорю «нет» — это можно игнорировать.

— Это нечестно.

— Ты мне будешь говорить о честности?!

— Так мы ни к чему не придем, — устало выдыхает и садится в кресло, подперев голову рукой, — И оденься наконец. А то вдруг я снова сорвусь и изнасилую тебя?

Внезапно вижу, что сильно зацепила его, и опускаю глаза в пол. Пару мгновений думаю, тереблю в руках сарафан, а потом снова смотрю и киваю.

— Хорошо. В БДСМ есть такое понятие, как стоп-слово. У нас оно тоже будет.

— То есть ты признаешь, что играешь со мной в игры?!

— Придумывай слово, твою мать, и не беси.

Подавляет улыбку, смотрит на меня долго, потом касается сарафана в руках и кивает.

— Синий сарафан.

— Это говно какое-то, а не стоп-слово.

— Согласен, он меня тоже дико бесит.

Немного потеряно смотрю на сложенную вещь, потом непонимающе на него, но вникать особо желания нет, и я соглашаюсь.

— Считай договорились. Дальше. Ты никогда меня не ударишь. Клянись.

— Я уже давал тебе слово, и ты, твою мать, знаешь, что я тебя не ударю.

— Я хочу…

— Хватит, — грозно обрывает, — Хватит трахать мне мозг, Амелия. Если бы ты действительно думала, что я тебя ударю — сидела бы молча, но нет! Ты трепишься без конца, говоришь вещи, которые никому другому не позволено! Не ври хотя бы себе, что ты меня боишься. Ты, сука, знаешь — со мной ты в безопасности, включая меня самого.

Тирада открывает мне глаза, если честно, потому что я же это действительно понимаю. Он столько раз мог меня ударить, и, будь на его месте кто-то другой, сделал бы это не задумываясь, но Макс не делает мне больно. Физически. Только морально, но это другая история, так? Приходится смиренно опустить глаза, даже не отреагировать на ядовитый смешок, ведь он означает: ага, я так и думал.

— Но тогда ты меня ударил.

— Тогда была другая ситуация, и мы это уже обсуждали, — тускло отвечает, взгляд отводит, но потом еще тише говорит, — Я был зол, а ты продолжала меня провоцировать.

— Это не оправдание.

— Я знаю, но этого больше не повторится. Если тебе будет легче: я клянусь, что искренне даю слово никогда не поднимать на тебя руку, чтобы ты не делала. Лучше? Ты довольна?

— Брачный договор, — хочу побыстрее сменить тему, которая нам двоим, как кость в горле, и приступаю к следующему пункту, — В нем мы изменил некоторые пункты, ясно?! Ты согласишься на все изменения.

— Мы это обсудим.

— Нифига. Ты согласишься!

— Не глядя?! Кем ты меня считаешь? Идиотом?

— Тебе лучше не знать, кем я тебя считаю.

— Но я итак это знаю — увы и ах, у тебя все на лице написано.

— Последнее… — жестко пресекаю его веселье, — Это касается Августа.

— Что с ним?

Макс моментально смягчается и даже подаётся чуть вперед, хмурясь.

— Ты прекратишь его баловать. Я не воспитываю сына так… — обвожу глазами частный самолет, а потом смотрю снова на него, — Считай меня хоть самой дерьмовой матерью на свете, но я не хочу, чтобы Август думал, что он — лучше остальных.

— Но он лучше. Он — наш сын, и лучше него нет никого.

— Он не должен думать, что лучше он только потому что у его отца денег столько, что он может купить себе остров! Я не хочу, чтобы он был, как Адель или твоя святая Марина!

— Осторожней сейчас.

— Они избалованные и капризные, мой сын таким не будет, — не смотря на его предостережение, твердо продолжаю, — Я воспитываю его по-другому. Хочу, чтобы он умел сочувствовать и сопереживать…

— Считаешь, что Адель и Марина этого не умеют? Забавно…

— Я не желаю слушать о том, какая я мразь, ясно?! — повышаю голос, — Хватит тыкать меня носом в то, что случилось! Это случилось. Точка. Я сделала выбор, и мне жаль, что тебе пришлось пройти через его последствия, но это уже случилось! Завязывай!

Макс откидывается на спинку кресла и молчит. Долго молчит, вглядываясь мне в глаза, словно оценивает услышанное, взвешивает. Я жду. Немного холодно так стоять, поэтому ежусь, вызывая в нем улыбку.

— Думаешь, что твои требования прозвучат более убедительно, если ты будешь голой? Оденься.

— Мы договорились?

— Думаю да, но мы еще к этому вернемся. Одевайся, я чувствую, как мы снижаемся.

— Нет, надо так.

Говорю тихо, потом неловко мну сарафан, словно решаюсь на какой-то немыслимый прыжок, хотя по факту то так и есть. Чтобы убедить отца, он должен видеть, что я сама этого хочу, а чтобы заставить его отступить, нужно смутить. Что лучше работает, чем…голый марафон? Боже, даже про себя звучит гаденько, но я решаюсь. Кладу одежду на стол, смотрю на него и подхожу. Макс не шевелится, но наблюдает, глаз не отводит, и в какой-то степени это даже приятно, но я слишком нервничаю, чтобы отвлекаться.

— Разогнись.

— Зачем?

— Я собираюсь сесть тебе на колени, сложно самому догадаться?

— Оденься, а после садись хоть на голову.

— Он должен увидеть.

— Увидеть что? Тебя голую?

— Что я хочу этого сама. Быть с тобой.

— Ты можешь показать иначе.

— Он не поверит, а так…да. Я скажу, что решила дать тебе шанс, а тогда так психовала, потому что ты сказал, что…что любишь меня.

Заканчиваю тихо и не могу с собой ничего поделать — стыдливо отвожу взгляд в сторону. Макс молчит, он снова молчит долго, но потом берет мой сарафан и дает мне в руки.