Публичное одиночество

Ведь киномузыка – это особый жанр, которому приходится существовать в трудных условиях кинопроизводства. При этом надо находить в себе силы оставаться оптимистом, ибо без надежды на благополучный исход вряд ли вообще стоит начинать работу.

Вот я и назвал второе качество – оптимизм. (I, 21)

КОМПЬЮТЕРНАЯ ГРАФИКА

(2010)

Интервьюер: Как объяснить проблемы, существующие с компьютерной графикой в «Утомленных солнцем – 2»?..

Вы понимаете, какая штука, я – человек другого поколения, я этого не знаю, я этого не умею, я привык доверять это людям, которые говорят, что они это могут. Я доверился и предполагал, что… знаете, не в том даже дело, что я доверился, – мне сделали, я посмотрел и сказал, что это классно. Я посмотрел и спрашиваю: «Вот это нормально, как вы считаете? Я же не понимаю этого». – «Да, вполне». Потом, когда я раз за разом смотрю и слушаю эту критику, мне говорят: «Да это же очень плохо».

Я понимаю, что это сделано нехорошо, я признаю. Но здесь не столько моя вина, сколько моя беда, потому что я никогда этим не пользовался, я все-таки режиссер как бы другого плана. Поэтому в будущем, если мне придется этим заниматься, я думаю, что я учту это, потому что очень плохо, когда картина может влиять на зрителя именно с помощью компьютерной графики. Я сейчас не имею в виду поворот головы триста пятьдесят раз вокруг своей оси или превращения, вырастания клыков и так далее, я сейчас не об этом говорю. Я говорю о компьютерной графике, которая является суппортом, помощью картине, а не самоцелью. Потому что, когда я смотрю картину, которая вся сделана из компьютерной графики, через десять минут – это компьютерная игра, и мне это не интересно смотреть. Ну еще можно, ну еще можно, ну и 3D, а то, что внутри, оно меня не волнует.

Я очень уважаю Кэмерона, его картину «Аватар», которая стоила огромных денег и принесла огромные деньги, потрачена масса сил, но, понимаете, если вы этого артиста увидите на улице и у него не будет хвоста, вы его никогда не узнаете. А для меня это принципиально важно, я хочу видеть персонажи, я хочу этого человека узнавать, я хочу увидеть его с экрана на улице, чтобы я его признал и сказал: «Это вот, тот самый». А когда это обезличено, а все остальное гениально сделано с точки зрения технологии, я это принимаю, да, и снимаю шляпу.

Волнует это меня? Нет.

Поэтому, если я в своих картинах, даст Господь, буду пользоваться этим, то я буду пользоваться этим все равно только как помощь тому, о чем я хочу сказать… (VI, 9)

КОНСЕРВАТИЗМ

(1999)

Я живу здесь, я здесь родился. Здесь жили мои предки, жив мой отец (хоть и болеет сейчас, дай Бог ему здоровья). Здесь живут мои дети, мои внук и внучка.

Я хочу понять, а я-то что сам думаю? Кому я готов помогать?

И я прихожу к выводу, что я готов помогать тем, для кого важны понятия «традиция» и «консерватизм», причем не в дурном смысле оттягивания страны куда-то назад, с точки зрения фиксации, консервации ценностей, а с точки зрения возможности думать о том, что будет завтра, используя опыт тех, кто жил вчера…

Почему я должен верить на слово тем, кто говорит: «Забудьте все это, вот эта дорога не для России»? Нет, я не хочу в это верить, я просто не могу в это поверить! Потому что те люди построили страну, те люди построили культуру, те люди построили историю. (VI, 3)

Просвещенный консерватизм

(1992)

Культура едина по своей сути, она не знает границ, ей тесно в искусственно навязанном закрытом политическом пространстве. Ей безразлично, как называется ведомство или политическое образование, к которому ее пытаются отнести. Чем меньше перемен, тем лучше для культуры.

Нашим девизом станет – не революционная ломка, а просвещенный консерватизм.

Долгие десятилетия так называемые объекты союзного подчинения существовали в некоем социокультурном сообществе, между ними образовались тесные узы, взаимосвязи, кстати, гораздо более прочные, нежели политические, им принадлежало определенное место в едином культурном космосе. Всякие неосторожные их подвижки неминуемо приведут к сдвигу, обвалу во всем социокультурном космосе.

В пору смуты, неопределенности, когда все активнее действуют центробежные силы в политике и экономике, быть может, на долю культуры выпадает почетная миссия удержать, скрепить расползающиеся интеллектуальное, информационное, гуманитарное пространства, которые все вместе составляют единую среду обитания человека… (I, 42)

(1994)

Я думаю, что основа России и будущее России – в просвещенном консерватизме.

Но к нему надо прийти осознанно. Это учет всех традиций и тенденций русского общества, сложившихся в течение веков. Это движение консолидации через поддержку всех тех корневых систем, которые существовали в России до 1917 года. Я имею в виду не крайне правые тенденции – то, что считается «патриотизмом» и что дискредитирует патриотизм, и не то как бы демократическое движение, которое практически не являет собой демократии, а больше похоже на большевизм, только с другим окрасом. (I, 58)

(2007)

Резкие повороты для России губительны. Дело в том, что для страны таких масштабов, как Россия, это неестественный путь.

Я считаю, что в определенном смысле принадлежу к просвещенным консерваторам.

Просвещенный консерватизм – это, собственно, тот устой, та база, на которой должна стоять Россия. И когда меня спрашивают, что такое монархический строй (я про базу говорю сейчас, не про монархию), я отвечаю: это вооруженная эволюция. Не революция вооруженная, а эволюция.

Вооруженная! Эволюция должна быть защищена. (XI, 3)

(2008)

Просвещенный консерватизм во всем – это единственное здоровое движение для России, по моему мнению. (XV, 38)

(2010)

Интервьюер: Что такое «просвещенный консерватизм»? Что это?

Дерево.

То есть?

Это корни, которые глубоко сидят и распространяются, так сказать, в округе. Это ствол, который держит эти корни. И это листья, которые улетают, прилетают, ветер их гнет туда и сюда – и это есть просвещенный консерватизм. Когда у меня есть иммунитет национальный против того, чтобы так или иначе потерять эту корневую систему. (V, 24)

(2012)

Сейчас мы наблюдаем «колебание умов, ни в чем не твердых», если использовать выражение Грибоедова. Источником всех нынешних событий является отсутствие просвещенно-консервативного взгляда на действительность, основанного на Столыпине, Ильине, Леонтьеве, Розанове и еще на огромном количестве других русских философов, которые пытались цементировать гражданское общество.

Удивительно, как повторяется сценарий, если сравнить сегодняшнюю ситуацию с тем, что происходило в России сто лет назад. Возьмем западную прессу, которая сейчас оценивает Путина. Она испытывает ужас от мысли о том, что он возвращается в Кремль. И это заставляет меня задуматься: а не нужно ли нам уже сейчас наверняка знать, что он действительно, гарантированно вернется на пост президента? Если уж его так яростно не хотят на Западе.

Мы готовим сейчас документальную двухсерийную картину о Петре Столыпине. Подняли прессу, пишущую о его убийстве, как русскую либеральную, так и западную. Это невероятно похоже на то, что мы слышим сегодня. Либеральная русская интеллигенция посылала в 1905 году поздравления японскому микадо в связи с разгромом русского флота. А французская, американская и итальянская пресса с восторгом и этаким фарисейским сочувствием к тому, что все-таки нехорошо убивать человека, благодарит Богрова за то, что он избавил мир от этого чудовища Столыпина.