Публичное одиночество

Нет, такого впечатления нет, иначе я первый бы обратил на это внимание. Другое дело – послушайте песни, которые звучат у нас по телевизору и радио. Послушайте кассеты, которые берут с собой в рейс таксисты.

Это некий флёр зоны, ее обаяние.

При Сталине, когда зона действительно была, о ней не говорили, словно ее нет. Сегодня такой зоны нет, зато есть ее атмосфера. И эта проблема намного глубже, чем может показаться. Ведь законы криминального мира – это законы, которые люди, живущие в этом мире, выполняют. И это достойно уважения. Я имею в виду, что все это происходит на фоне государственных законов, которые тоже существуют, но их не выполняют.

Многочисленные «криминальные сериалы», которые идут сегодня по всем каналам, приучают народ к тому, что в преступлении ничего особенного нет! Наше телевидение со всеми его ужасами добивается одного: посадить человека на иглу катастрофизма, после чего все, что происходит в реальной жизни, не будет казаться ему нонсенсом…

Так формируется психология современного российского человека. Стирается понятие греха. Раньше был духовный закон, преступая который человек становился преступником. Сегодня такого закона нет, значит, и преступать человеку нечего… Человеку проще смотреть мерзость, чем стремиться к чему-то высокому. Ему надо чувствовать себя лучше тех, кто хуже его.

Ну а когда министр культуры вполне серьезно рассуждает о нужности мата и порнографии – это уже становится государственной проблемой. Под прикрытием демократии стираются все мыслимые грани приличия…

Я не исключаю, что это далеко идущая политика выжигания, вымывания той нравственной основы, которая всегда была в России. (XII, 9)

КРИТИКА

(1984)

Вопрос: Что думаете о современной критике?

В принципе жаловаться грех.

Нашего брата, особенно артистов, критикуют так редко и осмотрительно, а хвалят так безбожно и безразборно, что остается только удивляться, откуда же берется поток посредственных фильмов и спектаклей, если все такие талантливые, такие запоминающиеся и «как всегда сверкнули своим мастерством». Мастерство-то у нас блестит, а продукция тусклая.

Подчас искусствоведы загоняют в тупик одним своим подходом к предмету. «Вот там у вас стоит Любшин, а сзади разбитое стекло. Что это означает?»

Просто теряешь дар речи. Я ничего не вкладывал в разбитое стекло. Страшно сказать: возможно, даже я его не заметил. Мы с артистом бились в этой сцене совсем над другим.

Встретился в жизни как-то и с таким явлением. Члены одного киноклуба при научном учреждении перед просмотром распределили свои зрительские обязанности (после показа должно было состояться обсуждение в присутствии съемочной группы): я буду смотреть, как играет главный артист, ты следи за текстом, ты обрати внимание на культуру работы художника, ты – оператора, ты слушай музыку. Никогда не слышал более неинтересного разговора, как тот, после «спектрального анализа».

Критики до таких «изысков» поднимаются не всегда, но они большие мастера объяснять, что же именно здесь хотел сказать, а точнее – должен был, по мнению рецензента, хотеть сказать автор. Это читать всегда скучно.

Вообще авторы нынешних статей и докладов на темы театра и кино любят обвинять художников в отставании от жизни. Справедливо. Как справедливо и то, что критика отстает от жизни вместе с литературой и искусством…

Признаю единственное достоинство критики – способность соотносить произведение искусства с реальной действительностью. Именно это всегда отличало нашу отечественную критику, в силу чего она является неотъемлемой частью великой российской литературы.

И последнее… Только люди бездарные или окостеневшие обижаются на умную и грамотную критику. Но тут уж что поделаешь. Как написал Николай Павлович Акимов: «Театру, достигшему совершенства, трудно чем-нибудь помочь… Последний секрет мастерства – сохранить в секрете, что мастерства уже нет…» (II, 7)

(2005)

К попыткам въехать на моей спине в рай я отношусь безразлично. Это как бык идет, а на нем сидят мухи…

Ну что тут делать? Отмахнешься хвостом и дальше идешь.

Вся эта критика – это удел неудачников. Сам ничего не могу, дай хоть обгажу другого, известного какого-нибудь человека, глядишь, и прославлюсь.

Какое мне дело до всех этих эстетствующих критиков и мастурбирующих интеллектуалов, если картина собирает полные залы, если люди смотрят ее по три раза… (II, 49)

(2010)

Интервьюер: Я начинал читать рецензии о вашем фильме «Утомленные солнцем – 2», и вдруг у меня возникло ощущение, что эти рецензии превратились в абсолютную, беспрецедентную травлю… Я не помню в истории кино такого.

И я такого не помню.

Но, знаете, я думаю, что только то, что настоящее, вызывает такую реакцию. Ведь не вызывает же другое, существующее в нашей жизни, в нашем кино, что, наверное, достойно было тоже достаточно осуждения, но я думаю, что просто «попало по самое никуда», как говорили у нас на флоте, поэтому вот произошла эта ситуация. Но ведь дело в том, что вы называете это «критикой».

Какая это критика? Разве это критика? Разве это рецензии на фильм?

Отечественная кинокритика, она умерла просто для меня абсолютно, за исключением нескольких людей, которые интересуются кино, а не выяснением отношений или самоутверждением. Критика эта умерла, и надо заколотить гроб, похоронить на пять метров и забыть, а начать все сначала. Любая критика, если она созидательна (а я ценю только созидательную критику), она должна нести с собою заряд попытки желания понять, что тебе не нравится, объяснить, что тебе не нравится, и из этого делать вывод – как двигаться дальше, для того чтобы делать то, что необходимо зрителям.

А когда обсуждают тебя, твою семью, отца, историю твоей семьи и так далее, – ну, я уже к этому привык. Они сами, этого не подозревая, думая меня поломать, меня воспитали и закалили, поэтому я им очень благодарен за это.

У нас на самом деле в стране произошла удивительная подмена кинокритики киножурналистикой самого дурного толка. Много лет Вас знаю, Вы способны воспринимать критику, аргументированную и уважительную.

Дело не в том, я люблю разговаривать про кино.

Ну, а критикам надо представлять себе, что вот, собрались критики, синедрион, пришел художник пред ними, они его критикуют. Да пошли они!.. Это все вообще мало интересно.

Разговаривать – да, принимать или не принимать то, что тебе говорят, то, что людям кажется, пытаться объяснить им, если они чего-то не поняли, согласиться с тем, в чем они правы, подумать о том, каким образом можно это исправить или доказать, что ты прав, – это есть критика, и это есть взаимоотношения между художниками и теми, кто оценивает произведения искусства… (VI, 9)