Пустой мир 2. Война за престол

От этих слов сердце его собеседника подпрыгнуло, резко участив свой ход. Значит, тристанский барон пришел сюда, чтобы лично привести смертный приговор в исполнение, не пожелав доверить его никому другому, но Эдвард снова перебил ход его мыслей.

– Однако, - заметил молодой тристанский барон, - в отличие от вашего прежнего сюзерена, так скоропостижно скончавшегося и лишившего меня удовольствия лично отправить его на встречу с богами, у меня еще сохранились какие-то понятия чести. И потому я не могу просто так убить своего пленника, хотя, снова признаюсь, очень этого желаю. Данная дилемма привела меня к воспоминаниям об одном старом и почти что забытом обычае поединка чести. Надеюсь, вам это что-нибудь говорит? – он чуть повернул голову на бок, посмотрев на своего пленника.

Конечно, Тарваилу «поединок чести» говорил об очень многом. У этого обычая было много названий, кроме упомянутого Эдвардом, вроде «суда божьего», «признания Небес», «решения кровью» и многих других, менявшихся в зависимости от времени и территории. Суть все равно была одна и та же: двое имеющих друг к другу неразрешенные претензии и не способных решить их каким-либо другим образом, сходились в поединке насмерть до тех пор, пока на ристалище не оставался только один. Никаких согласий, перерывов или чего-либо другого, предполагавшего, что с ристалища могут выйти двое живых, не допускалось, только смерть одного из бойцов прерывала поединок. Древний и жестокий обычай, чаще всего практиковавшийся среди дворян, хотя были и случаи, когда простые граждане решали свои споры подобным образом.

Тарваил не без удивления посмотрел на Эдварда, почувствовав по отношению к нему нечто вроде уважения, поскольку далеко не каждый решится дать своему пленнику, чья судьба уже была у него в руках, подобный шанс. На ристалище не было никаких званий, титулов и положения, только два бойца с однотипным оружием, и судья Неба, следивший за боем. Там Тарваил уже не будет пленником, не будет под стражей, а снова станет самим собой, и действительно сможет убить Эдварда, будучи старше, опытнее и банально сильнее тристанского барона.

– Что вы хотите этим сказать, барон?
– Тарваил попытался сдержать радость, моментально вскипевшую в его груди, - На «поединок чести» обычно вызывают тогда, когда у противников не остается других возможностей решить их спор… А вы всегда можете просто приказать своим ручным роботам прирезать меня. К чему такие сложности? Да и есть ли мне смысл принимать ваш вызов? Либо я сгнию здесь, либо ваши солдаты пристрелят меня, как только выиграю бой, - он пожал плечами, - Либо вы сами меня убьете… - конечно, в такое ему верилось с трудом, но нельзя недооценивать своего противника, особенно стоя лицом к лицу с ним.

– У вас есть весьма серьезный повод принять мой вызов, - кивнул Эдвард, - если только, конечно, вы не хотите провести остаток своей жизни в этой камере. Ставкой в поединке будет ваша жизнь. Она нужна мне, поскольку вы один из Гористаров, и убив вас, вычеркну еще одно имя из списка тех, кто должен умереть. Только не думаю, что вы так легко позволите мне сделать это, и бороться вы будете тоже за свою жизнь, а не за существование здесь. Если сможете победить, вас отпустят на все четыре стороны, вы сможете покинуть Тристанский замок, и никто вам не помешает.

– Так легко отпустите меня? – переспросил Тарваил, но поспешил уцепиться за этой действительно стоящий шанс выбраться отсюда, - Что ж, барон, я принимаю ваш вызов. Известите меня, когда будете готовы, буду там же, где и всегда в последнее время, - развел руками, показывая стены камеры. Под внешним спокойствием сейчас был готов петь от услышанного. Как бы ни сложилось, он избежит жуткой участи до конца своих дней разглядывать белые пластитековые стены камеры.

– Вот и отлично, - кивнул Эдвард, - А пока что… - вытащив из кармана своего камзола сверток, бросил его Тарваилу, - Не бойтесь, если бы хотел вас убить или ослабить, то для этого есть множество более простых способов. Я знаю, в таких местах еда не очень… Конкретно к вам у меня нет ненависти, - несколько секунд обдумывая свои слова, тристанский барон все же произнес их вслух, - вы на самом деле храбрый воин и умелый командующий, и вам нечего стыдиться за то, что произошло под стенами моего замка. И потому мне будет приятно лишить ваш Дом такого человека…

– Не торопите события, барон, - Тарваил поймал сверток и, бросая на Эдварда недоверчивые взгляды, развернул его. Внутри оказалась большая отбивная из свежего мяса, успевшая остыть, но от того не менее вкусная и сочная. Гористар вцепился в нее зубами, прежде не подозревая о том, что можно так соскучиться по вкусу настоящей пищи. Конечно, где-то в душе сразу же взвыла гордость, что не следует принимать таких подачек от своего врага, надо схватить сверток и швырнуть его обратно Эдварду в лицо, но мясо пахло слишком вкусно и ароматно, чтобы так просто от него отказываться. Тем более, для следующего боя ему потребуются все силы, какие только имеет, а значит, необходимо подкрепиться.

– Увидимся на ристалище… Гористар, - Эдвард резко развернулся, так что даже полы его камзола поднялись в воздух, - там решим, кому же Небо благоволит больше…

***

Бросив вызов, Тристанский барон поспешил привести его в исполнение как можно скорее, но, если логично посудить, не столько из-за того, что слишком торопился сойтись в схватке с лучшим мечником Рейнсвальда, сколько потому, что времени у него оставалось действительно мало. Войны, где, используя боевые корабли, можно перебросить целую армию с одной конца континента на другой всего лишь за несколько часов, а одной удачно пущенной ракетой можно превратить в развалины целый город, время играло едва ли не решающую роль. Эдвард и так его тратил непозволительно много, простаивая у стен своего замка целые сутки только для того, чтобы провести всего лишь один поединок с собственным пленником.

Тарваила вывели из тюрьмы несколько охранников, и это само по себе стало одним из самых счастливых для него моментов за последнее время, что вышел из этой жуткой камеры, пусть и под завистливые взгляды остальных пленников, не веривших, что можно уйти отсюда, будучи живым. Долго вели сервисными коридорами по Тристанскому замку, где перед выходом отдали одежду и оружие, заставив сердце пленника биться еще чаще, поскольку в руке у него был снова верный «Зуб дракона», который, как боялся, остался где-то на поле боя, втоптанный в грязь и забытый.

Ристалище для поединка чести Эдвард организовал на открытой площадке перед замковыми воротами, следуя старым правилам, указывавшим, что поединок должны наблюдать не только смертные, но и само Небо, решающее, кто же из них больше достоин победы и жизни. Круг диаметром тридцать метров, освещаемый только неровным светом химических факелов, расположенных по всему периметру, огороженный металлическими шипами, через каждый метр вбитыми в землю. Вдоль всей линии стоят боевые роботы с крупнокалиберными винтовками на тот случай, если один из бойцов смалодушничает и попытается избежать смертельного итога, тогда охрана сразу же убьет обоих. У ристалища установили небольшой навес с местами для зрителей и отдельно выделенным местом для судьи Неба, который будет следить за поединком. Он уже там, белобородый старик в белом с красным одеяниях, перетянутых золотым поясом, не способный уже прямо спину удержать и сгорбившийся под тяжестью собственного тела. Скользнув равнодушным взглядом по Тарваилу, судья лишь вздыхает и сжимает руки в замке. Других зрителей почти нет, только несколько высших офицеров Тристанского бароната, пришедшие на бой своего сюзерена, а потому молчаливые и строгие, даже друг с другом не перебросившиеся и парой слов.

Эдвард уже стоял на ристалище, как и предписано правилами, с голым торсом, только в армейских штанах, заправленных в керамитовые сапоги, и маска рефибера, поскольку воздух здесь непригоден для длительного дыхания без защиты. С верной шпагой, украшенной великолепной резьбой с геральдическими знаками Тристанского бароната по эфесу. Фамильный клинок его Дома, доставшийся от отца, хотя Тарваил думал, что оружие пропало вместе с прежним Тристанским бароном где-то в Бездне за пределами Исследованного Пространства. Получается, прежний барон сам не особо верил в то, что сможет вернуться, потому и оставил своему сыну родовой символ.