«Путь к Успеху: Обретение Силы внутри себя»

Я стараюсь говорить с юмором, как будто все это шутка.

— В том, что ты сделала, Эйми, нет ничего постыдного. Это естественная реакция — желание дистанцироваться от мира и идеалов своих родителей. У тебя это ассоциируется с болью. Тебе не нужно стыдиться. Я не осуждаю тебя, Эйми.

Его слова — такие простые, такие безмятежные — оказывают на меня успокаивающее действие. Подобно меду на ожоге, они обуздывают огонь, который опаляет меня, успокаивая трещины, которые пробили во мне сдерживаемые боль и стыд.

Он наклоняет голову, пока я не встречаюсь с ним взглядом, как будто чтобы убедиться, что я поняла его точку зрения. Но ни его слова, ни его взгляд не могут заглушить мысли, мучающие меня.

— Я не боец, как они, — шепчу я. — Если бы это было так, я бы так легко не сдалась. Я эгоистичный человек.

Тристан открывает рот, затем снова закрывает его, не произнося ни звука. Я отстраняюсь от него.

— Давай, скажи это. Все остальные без колебаний дали мне понять, что они думают по этому поводу.

— Ты не эгоистка. Если бы это было так, ты бы не пошла за этими листьями прошлой ночью. Лес ночью пугает тебя.

— Это не склоняет чашу весов в мою пользу. Но опять же, по сравнению со всем, что делали мои родители, ничто из того, что я делаю, не склонит их в мою пользу.

— Я уверен, что они все равно гордились бы тобой.

Это преследует меня с моего первого рабочего дня.

— Нет, они бы не стали. Вовсе нет.

Я поднимаюсь на ноги, иду к сигнальному костру, подбрасываю в него побольше веток. Мое признание ему лишило меня энергии. Но это также истощило кое-что еще… гниющий негатив, который я накопила за эти годы. Я чувствую себя более умиротворенной, чем когда-либо за долгое время.

Тристан понимает намек и не развивает тему.

— Готова немного потренироваться в стрельбе?

— Полагаю, что да.

— Нам нужна цель.

Спина Тристана трещит, когда он пытается встать, и я толкаю его обратно на ступеньки, уверяя его, что я способна сделать это самостоятельно. Я строю импровизированную мишень, скручивая несколько веток и вкладывая в них листья. Я достаю луки, стрелы и копья из деревянного укрытия и бросаю их к ногам Тристана. Тогда я понимаю…

— Ты сможешь стрелять?

— Нет. Выгибать спину больно. Но я объясню тебе это как можно лучше.

Оказывается, что сколько бы Тристан ни объяснял, я не способна стрелять прямо. Стрелы не достигают цели, вместо этого пролетая ниже, выше или в сторону от нее и в кусты. Процесс становится обременительным, потому что я должна собирать все стрелы. В конце концов, Тристан встает. Он делает это медленно и, кажется, не испытывает боли — просто ему неудобно. Он прижимает руку к моему животу, объясняя, что я должна сосредоточить свой вес там.

Когда его рука касается моего живота, у него перехватывает дыхание, и он прикусывает губу. Я притворяюсь, что не замечаю, хотя мое собственное дыхание учащается от стыда, а живот сводит судорогой. Я пытаюсь сосредоточиться на стрельбе, но ловлю себя на том, что часто поглядываю на него, чтобы посмотреть, продолжает ли он кусать губу.

Он продолжвает. Его реакция заставляет меня чувствовать себя неловко, и я понятия не имею, что с этим делать, но что-то шевелится внутри меня. С ошеломляющим замешательством я понимаю, что это такое: чувство вины.

Никакие инструкции не помогают. Я сдаюсь примерно через три часа, роняя лук.

— Я безнадежна. Другого способа выразить это нет.

Тристан, который снова отдыхает на лестнице, качает головой и говорит:

— С практикой ты станешь лучше.

— Я пойду срежу свежие листья, чтобы заменить те, что в душе. Они уже разлагаются.

Я трачу непомерно много времени на срезание листьев, используя оставшееся время в одиночестве, чтобы привести свои мысли в порядок после событий последних часов. Я тащусь обратно, мои руки полны листьев, и начинаю латать душ. Тристана нигде не видно, так что я предполагаю, что ему удалось забраться внутрь самолета, чтобы отдохнуть. Я вожусь с листьями, прежде чем сплести из них занавеску. Я заменяю старую занавеску, и мое сердце сжимается от нелепой гордости, как будто я только что построила что-то очень сложное.

Я подпрыгиваю, когда чувствую прикосновение к своему плечу.

— Извини, я не…

Я останавливаюсь, увидев у Тристана в руках белые цветы. — Что это такое?

— Белые цветы. Белый — твой любимый цвет.

Я прищуриваю глаза.

— Значит, ты притворялся, что не помнишь.

Это вызывает у него мальчишескую усмешку.

— Гардении — твои любимые цветы, и я бы принес тебе гардении, но в тропическом лесу они закончились. Или, по крайней мере, их нет поблизости от забора. Я не мог отправиться на поиски очень далеко из-за моей спины.

— Ой! Твоя спина. Тебе не следовало ходить…

Я не заканчиваю предложение, потому что Тристан вкладывает цветы мне в руки, и его жест лишает меня дара речи. Он запомнил, что мой любимый цвет — белый, и пошел искать цветы, несмотря на свою спину. Он прислоняется к душевой кабине, массирует спину, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы.

Такой нормальный поступок… получать цветы. Это выбивает меня из колеи. Я изо всех сил стараюсь не думать о своей обычной жизни дома в любой день. В большинстве случаев мне это удается, когда я теряю себя в таких задачах, как строительство забора или поиск еды. Но это капля нормальности в головокружении безумия. Напоминание о том, что в жизни есть нечто большее, чем просто выживание. Даже здесь.

Движением, которое удивляет меня так же сильно, как и его, я обнимаю его за шею.

— Спасибо, Тристан, — шепчу я.

— Я нарежу немного грейпфрута, который ты принесла сегодня утром, — говорит он, когда мы отстраняемся друг от друга.

— Хорошо. Я посмотрю, не нужно ли еще дров для сигнального костра.

Огонь выглядит просто замечательно, так что в итоге я сажусь рядом с нашим запасом дров, обнимая колени. Я держу тонкую ветку в одной руке, рассеянно царапая грязь.

— Что ты делаешь?

Я вздрагиваю, пораженная, затем поднимаюсь на ноги.

— Напрасно трачу время. Извини.

Тристан хмурится, указывая на грязь.

— Это часть стихотворения?

— Да?

Я смотрю на каракули, которые нарисовала в грязи, и с удивлением вижу, что это на самом деле слова.

Под неба синевой; голубизна спешит пролиться

Глубиной, и весело ягнята на лугу резвятся.

К чему вся эта пышность и веселье,

Чреда земных существ, прекрасных изначально

С райских дней? — Хватало там всего до пресыщенья.