Пять невест и одна демоница. Трилогия
Шрифт:
Вот там, по другую сторону гор, обрадуются-то…
– И да, просто не будет. Город мертв. Земли опустели. Об Империи забыли. Но ты, Артан, ты заставишь их вспомнить! Ты бросишь клич, и многие отзовутся.
Ублюдки, которым больше некуда идти. Псы войны и дети смерти, готовые чужой кровью оплатить свое величие.
– Создателям никогда не бывает просто, – она смотрит не в глаза, в саму душу. И кажется, видит там что-то, самому Артану недоступное. – Но ты справишься. Ты. И я. Мы возродим Империю. И снова растянется она от края до края мира. И многие будут рады, ибо остановятся войны, отступят болезни.
Хорошо.
Настолько хорошо, что хочется поверить. Прости-таки…
– Два десятка лет… и тебя будут славить, как величайшего, мудрейшего из правителей. Всего два десятка лет…
Шепот стихает.
– И пара жизней. Невысокая цена, Артан.
– Смотря для кого.
– Для чего, – поправляет демоница. – Для блага мира… ты принесешь ему покой и благоденствие. Твои подданные забудут про голод. И про чуму, холеру, черный мор, ибо твои маги обретут древние знания, а в Империи умели справляться с болезнями. Твои города станут самыми богатыми и многолюдными, твои…
Шепот её вползал в самую душу.
И Артан закрыл глаза.
А когда открыл, то понял, что её нет. Демоницы. И залы с белыми колоннами, похожими на стволы деревьев. И людей. И…
Ничего нет.
Кроме старой мраморной лестницы, ведущей куда-то под белоснежные своды то ли храма, то ли дворца. И только бездна осталась. Где-то за гранью восприятия. Но осталась. Она смотрела на Артана и ждала…
Чего?
Выбора.
Выбор у него по крайней мере будет.
Брунгильда поняла, что круг не удержать за мгновенье до того, как сплетенный из силы – как такое возможно-то? – он разорвался. И было больно.
Так больно, что она закричала.
И крик отразился от стен, ударив по ней же.
– Тише, – её кто-то обнял. – А то разбудишь.
Кто?
Где? Что с нею…
– Тише, тише, – её держали крепко, но бережно, и кто-то большой, теплый, гладил её по спине, нашептывая. – Опять сон дурной?
Сон?
Разве… разве сон?
Она отстранилась. Темно. Но темнота не совсем, чтобы непроглядная. Вон, сквозь окно лунный свет пробирается, ложится на пол белесою дорожкой. И видны… где она?
– Где я…
– Забыла? Ничего. Случается. Надо было окно ставнями закрыть, – мужчина, чьего лица Брунгильда не видела, отстранился. – Но лето же… душно.
Лето?
Лето. Горячее, жгучее, какое на островах пролетает быстро. И Брунгильда вдыхает аромат – раскаленного камня, который почти остыл, вереска и моря.
Она… дома?
– Сейчас. На вот, возьми, – ей в руки сунули чашу. – Выпей. Погоди, все пройдет и вспомнишь.
– Расскажи.
– Чего рассказывать-то?
Вода оказалась теплою. За день нагрелась. И с утра надо будет к колодцу идти за свежею. А мужчина наклонился и вытащил из-под ложа свечу в плошке. Огонек вспыхнул быстро, и Брунгильда зажмурилась, до того ярким он показался.
– Когда… меня не было, когда ты ушла.
Свен? Младший внук Ворона? Он… он и вправду отправился куда-то на восток, искал новые пути и рыбу. И море чистое. Или еще что-то, одному ему понятное.
– Я вернулся, а мне говорят вон, что тебя в жены отдали. В Проклятые земли. И дед за тобой отправился. А на островах эти… пришлые. Козлятников понастроили, коз завезли и всеми командуют.
Батюшка твой им едва ли не кланяется, да…Разве это возможно?
Разве… Брунгильда погладила шкуру. Медвежья… и медведь белый. Правильно, не на восток он ходил, а к северу, туда, где море сковывают сизые льды. Верил, что меж ними есть тайный проход, который ведет к благословенным землям вечного лета.
Трижды ходил. И трижды возвращался с неудачей.
А потом пропал.
Конечно, он ведь…
– Ты пропал.
А шкура мягкая. Настоящая.
– Почти, – он усмехнулся и повернулся. – Видишь?
Половина лица его была расчерчена шрамами. И глаз вытек. Глядеть страшно.
– Попали мы. В ловушку. Прошли по протоку, а льды возьми и сомкнись. И думал, что уже все… жили… как-то выживали, но чудом. Еще зверь этот. Повадился ходить. Там белое все… – он замолчал, Свен, который был героем, еще когда она, Брунгильда, в детской рубашонке бегала. – Словно дух…
Духи.
Это духи наворожили. И… надо выбраться. Отсюда. Только не хочется, потому как тепло. И ложе мягко. От него пахнет травами, которые она… собирала?
Да, раньше.
Как и любая девица, которая заботилась о доме. Серая пахучка – чтоб насекомые не завелись. А еще вереск и махонькая, сизая, но очень ароматная полушка.
– Я его одолел, но и он меня подмял. Чудом выжил. Местные помогли. Они за нами следили, а мы их и не замечали, да… они полагали зверя порождением злого бога. А меня, стало быть, в герои возвели. И вылечили. И потом помогли к воде выбраться. Там уж мы и вернулись. И увидели это вот все…
– Не помню.
– Куда тебе… ты ведь тоже… я как узнал, сказал своим, что за тобой иду. Где это видано, чтобы Дети моря дочерей бросали? И чтобы становились козлопасами… еще и выходило-то хитро. Вроде мы работу работаем, а прибыток весь – купчишке этому… и наемников поставил. А те постепенно осмелели.
Дерьмо.
Если так, то полное.
– Отец твой заболел вдруг ни с того, ни с сего. Братец, сама знаешь, мал. Морваг хотел было круг созвать, чтоб нового выбрать конунга, но сам помер. Так мне сказали.
– И ты…
– И конунга выбрали. Ихра.
– Что?
Он же… нет, он парень неплохой, да уж больно боязливый. И умом не блещет, если вовсе не сказать, что материным живет.
– Вот-вот… матушка его с этим, с купчишкой, жила открыто. А что, ей можно, честная вдова. Как Ихра стал конунгом, разом принялся порядки новые заводить. А кто не согласный, тому по старому обычаю – лодку и копье. И пусть сам себя в море кормит.
Неужели… нет, отец не допустил бы такого! В жизни.
– И ты…
– Вызвал его на бой. По старому обычаю. Раз уж конунг, то пускай доказывает, что по праву зовется… ну а дальше не интересно.
Интересно.
И… свет ложится на смуглую кожу, на шрамы. И кажется, что каждый из них знаком Брунгильде. Тянет коснуться. И она касается. Кожа теплая, и Свен улыбается так, виновато.
В чем его вина?
…нет его. И дома этого. И морок… просто морок.
– Пытались воевать, но нашим всем крепко поперек горла стало, да… с чего терпели – сами не понимают. Я как Ихра одолел, то и свистнул. И поднялись… выперли, значит, этих, купцовых, с острова. А кто не захотел, тот остался. Пепел землю добре кормит.