Пять шагов навстречу

Настраиваюсь решительно и не медлю, засунув руку. Тех визгов, которые издаю тут, мне ещё не доводилось слышать от самого себя.

— Это нахрен мягкое и двигается! — кричу, расставив ладони по коленям и опустив голову, чтобы отдышаться, как после пробежки длиной в тысячу миль.

Ещё никогда так сильно я не ненавидел чей-то смех. И сейчас весь мой гнев направлен на Трикси и то, что в коробке. Убеждаю себя, что администрация не может поместить туда что-то ядовитое и смертоносное. В таком случае, их засудят. К петиции присоединюсь я. Снова перевожу дыхание и медленно сую руку в емкость. Весь страх на дне, ничто не ползает по стенкам, это уже хорошо. Едва уловимо касаюсь пальцами мягкой ворсистой поверхности и вытаскиваю руку, как только достигаю того, что похоже на ножки.

— Черт, это пауки!? — фыркаю я, вытирая руку об футболку.

Трикси молчит, и это раздражает меня. Приходится вновь сунуть руку, чтобы ещё раз убедиться в предположениях. В горле сухо, не знаю, сколько выпью воды, когда выйду на свет. Не меньше, чем водонапорную башню. Тяжело дыша, дотрагиваюсь пальцами, но никакого движения не происходит. Я придумал это сам. Ни одного гребаного движения.

— Это игрушечный паук? — не веря собственным догадкам, выдаю я, вытягивая его из емкости.

Нахожу девушку в темноте и прижимаю к её груди игрушку.

— Держи, прихвати его в Нью-Йорк. Я обязательно засуну его ночью в кровать, когда ты будешь спать.

— И зачем ты это говоришь? — с улыбкой в голосе, спрашивает она. — Теперь я точно не напугаюсь.

— Эффект неожиданности сделает своё дело. Надеюсь, стёкла останутся целыми.

Добираюсь до следующей ёмкости, на этот раз, страх отступает. Он всё ещё присутствует в сознании, но не так, как с первой и второй. Я почти верю, что в третьей тоже подобная двум первым хрень. Почти мысленно умоляю, чтобы меня услышали те, кто создавал этот аттракцион.

Вздохнув, сую руку внутрь.

— Твою мать, что за личинки? — давлюсь тошнотой, которая подступает к горлу и отхожу от ёмкости. Ненавижу эту мерзость. Они противные и выглядят отвратительно, а в полной темноте представляют собой огромный ползучий ужас.

— Сам ты личинка, Картер, — хихикает Трикси.

— Меня сейчас стошнит, я не буду их трогать.

— Это не личинки, и ты должен угадать.

— Это гребаные личинки, я не буду их трогать!

— Будешь.

— Я хочу отрезать себе руку, — морщусь, как только чувствую неприятный запах, исходящий от пальцев.

— Вдруг там мармеладки?

— Там нет мармеладок. Они длинные и ползают.

— Ты всё равно должен угадать всё.

— Ты даже не представляешь, что в таком случае будешь должна мне, если я ещё раз суну туда руку.

— Мы обсуждали это утром, — заявляет Трикси, продолжая весело издеваться надо мной.

— О, мы обсуждали хрень. Это мелочи, ты сама скоро к ним придёшь.

— Не приду.

— Рано или поздно появится интерес. Даю сотню, что он уже имеется, ты можешь противиться самой себе.

— Ничего не появилось, — оскорблено буркает она.

— Появилось, — усмехаюсь я, убеждаясь в правоте. — Ты бы не спорила сейчас.

— Я вообще ничего не говорю!

— И не нужно говорить, ты будешь слишком занята, — смеюсь я.

— Это не смешно.

Получаю от неё слабый удар по заднице и смеюсь ещё больше. Это будет весело и до ужаса сексуально.

Нахожу в темноте ящик и сую туда руку без доли сомнения. Это не мерзкие личинки, это кое-что похожее на них.

— Черви, — беспрекословно сообщаю я, зная, что сейчас прав.

Трикси молчит. Она совершенно точно надулась.

Нахожу её в темноте и тяну к себе, прижимая к груди. Не получаю объятий в ответ, из-за чего тихо смеюсь.

— Ты такая упрямая, — говорю я, проводя рукой вдоль спины девушки, которая дёргается.

Поднимаю её подбородок и прижимаюсь к губам. Она вновь не отвечает, оставаясь холодной. Но я всё равно оставляю несколько поцелуев. Моя льдинка тает после шестого. Приоткрыв губы, она отвечает на седьмой, который моментально будоражит кровь и пробуждает лишь одно желание. Она пахнет ягодой, и я втягиваю аромат её волос.

— Дуешься?

— Я не дулась.

— Дулась, — улыбаюсь я. — Мы не будем говорить об этом тут.

Трикси хмыкает, а я нахожу последний ящик, который оставит первое испытание позади. Не знаю, хуже или лучше дальше, знаю лишь то, что хочу свалить отсюда раз и навсегда. Во-первых, чтобы помыть руки. Во-вторых, чтобы вытянуть то, что есть в голове Трикси.

Даже не стремлюсь поднять руку, потому что слышу движение. В ней то, что двигается. Я улавливаю каждый шорох, который раздаётся в ёмкости. Вместе с этим, передёргиваюсь сам. Воображение снова даёт старт и овладевает сознанием. Я слышу шипение, стрекотание, даже гребное тресканье, как будто там целый арсенал, сотканный из ужаса в голове. Слух не может зацепиться за что-то одно, наоборот, предположений с каждой последующей секундой становится ещё больше. И вот сейчас, я чувствую себя самым настоящим трусом, не готовым переступать через страх. Я готов стоять на крыше небоскрёба, но не готов совать туда руку.

— Я не буду, — говорю я.

— И всё? — спокойно спрашивает Трикси. — Если не сделаешь это, не пройдёшь дальше.

— Я не хочу это делать.

— Ты струсил?

— Что угодно, но не туда.

— Это последний, Мэйсон.

— Да, и самый мерзкий.

Несколько раз фыркаю, бродя взад-вперёд, чтобы хоть как-то унять негодование и всемирную неприязнь к подобной живности. Мне плевать на них до тех пор, пока не приходится совать руку или трогать то, что может оставить след. Мной управляет вовсе не страх, а отвращение. Я не тот, кто желает сливаться с природой. Между тихой лесной чащей, где можно построить дом, я выберу городскую суету и духоту. Подобное рвение наверняка досталось от мамы, которая плавает в городе, словно рыбка в аквариуме. Когда речь заходит об отце, я прихожу к мнению, что ему, в общем-то, плевать, где находиться.

— Уходим? — раздаётся голос Трикси, вырывая из самобичевания.

— Я не хочу это делать, — выдыхаю я. — Но сделаю.

Погружаю руку в ёмкость, и на этот раз, не издаю и звука так же, как и не вытягиваю руку. Лучше сделать это раз, чем десяток других. Ненавижу оттягивать, тем более подобные моменты. Сделал и забыл, — девиз в данном положении.

Я даже представлять не хочу, как вытянулось моё лицо, и, слава Богу, что его никто не видит. Особенно Трикси. В руках гребаная пластмасса из аквариума.

— Это игрушки для детей.

— Насколько они страшные? — злорадно шепчет Трикси, пощипывая моё бедро.

— Помнишь, что я говорил про доверие?

— Ну, помню.

— Забудь, я больше тебе не доверяю, — улыбаюсь я, вынимая руку из воды. — Какого хрена они трескают?

— У тебя никогда не было рыбки, которая заводится в воде? — хихикает она.

— Я предпочитал плавать среди уточек.

— Как мило, я учту.

Если смотреть на всю картину, то я облажался по полной, потому что из всех ящиков только один был с живым существом. Да, неприятным, но абсолютно безобидным. Всё дело лишь в моём великолепном воображении, которое рисовало самые ужасные картинки. Если мне скажут, что на свете есть хотя бы один человек, который ни разу не издал звука, описывающего ужас, я никогда не поверю. Дело вовсе не в том, что перед тобой, а в неизвестности. А именно неизвестность пугает больше всего. Это состояние, в котором я пребываю слишком часто, но она не была такой пугающей ранее. Я достиг точки невозврата благодаря дурным ёмкостям. И теперь в голове только один вопрос: а что дальше?