Пятицарствие Авесты

«Господи! — думал он сейчас.— Ну почему я не пошёл

тогда туда, куда сам звал?» — понимая между тем, что это всё

равно ничего бы не дало: они даже не были прописаны в том

районе. Он проводил её до автобуса, на котором она уехала в

село, где жили её родители, а сам отправился обратно на

таком же теплоходе, и этой же ночью целовался уже с другой

попутчицей. Их переписка была вялой, почти

необязательной, а через полгода после этой встречи Виктор

демобилизовался, отслужив свои три года, а заодно побывав в

очередном отпуске.

Возвращаясь домой из Петропавловска-Камчатского, он

увидел в аэропорту Свердловска схему воздушных

сообщений края, обратил внимание на город в Тюменской

области и решил, что поедет туда; и у него были на это свои

причины. Он поехал туда после Нового года, в январе, и был

благодарен матери, снабдившей его валенками, поскольку в

ботинках, в какие он был одет, там было невозможно выжить.

Испытав пятидесятиградусные морозы, полярную ночь и

«чёрную пургу», Виктор взял летом отпуск с намерением

поступить в Политехнический институт в Загорске, и в конце

июля прилетел в Москву, где в аэропорту прибытия долго

ходил по скверу, ошеломлённый запахом зелени, лета,

солнцем средней полосы России и небом, знакомым ему с

детства.

Через сутки он был в Ильинске, приехав, как и сейчас, на

такси; Юлия не сразу узнала его, но уже вечером натянутость

в их отношениях исчезла, все было как тогда, год назад, на

том теплоходе, где они познакомились. Юля училась в

Ленинградском педагогическом институте на третьем курсе и

летом проходила практику в детском доме Ильинска, а

Виктор, устроившись в гостиницу, готовился к экзаменам в

институт. Дорога туда и обратно занимала четыре часа, и в

любом случае, даже при сдаче экзамена, он успевал к вечеру

вернуться назад в гостиницу. Это были незабываемые дни:

самые светлые и беззаботные, как ему сейчас казалось, в его

жизни. Он или готовился к экзаменам, или ездил сдавать

экзамены, а она была занята работой; но случалось, что даже

днем они были вместе, устраивая игру с ее подопечными по

поиску клада, в качестве которого использовались сладости,

купленные им и спрятанные заранее, или все вместе ходили

на пляж купаться и загорать. Зато все ночи напролет они

были неразлучны, гуляя по городу или в его окрестностях, и,

несмотря на то что они оба были чужими здесь, случилось

только две незначительные стычки с местными ребятами. Их

отношения не заходили дальше взаимных поцелуев, и в этом

Виктор всю последующую жизнь казнил себя, поскольку

понимал потом, что инициатором последующих событий

должен был быть он, тем более что Юля неоднократно явно

давала понять их возможность. Однаяеды он уезжал на

экзамен, и вместе с Юлей его пришли провожать несколько

её воспитанниц, теснившихся у входа в автобус при посадке

и желающих ему «ни пуха, ни пера», а из уст Юли

прозвучала шутливая угроза, что если он не сдаст экзамен, то

она сделает с ним то, чего даже сама боится. Сейчас он

думал, что был дурак дураком, не решившись настоять на

близости, несмотря на столь явные намеки; но и она, делая

их, брала на себя какую-то ответственность, давая повод

надеяться на встречные действия; когда однаяеды Виктор

решился расстегнуть её кофточку и коснуться её груди, а она

заплакала, он растерялся, испугавшись, что глубоко обидел

её, и тут же решил уйти, но она вдруг повисла на его шее,

успокаивая и уговаривая не придавать значения её слезам. Он

не знал, вызваны ли были эти слезы долгим ожиданием его

действий или необычностью, новизной её ощущений, но то,

что она яедала, желала близости, сейчас он знал точно;

другое дело, что, так же как и он, не могла решиться на это.

А он любил. Боже, как он её любил! Ночи напролет до

изнеможения целовал её, не замечая, как проходит время. Ей,

очевидно, казалось, что его экстаз имел более определённое

значение, но это был моральный экстаз: он купался в её

ладонях, наслаяедаясь тем, что она идет навстречу, что она

отвечает ему. Однаяеды вечером они поднялись на холм (у

его подножия и на нижнем склоне располагался город) и,

выбрав удобное место на опушке леса, развели костер.

Опустились сумерки, лес был темный еловый, да и ночь была

под стать ему: темная, глухая августовская ночь. Целуясь,

они сидели у костра, несмотря на то что упала тяжёлая роса и

было довольно прохладно, а в темноте трудно было найти

дрова для костра; но им даже удалось поспать немного,

потому что утром, уже при ярком солнце, пробираясь сквозь

высокую, мокрую от тяжёлой росы траву, они весело и

беззаботно смеялись, причем ему казалось, что она явно

подтрунивала над ним, несшим её на руках по густой,

мокрой траве.

Уезжая из города, они устроились на заднем сиденье

автобуса и без стеснения целовались на виду у всех, а когда

ей пришло время выходить на своей остановке, она с

цветами, провожаемая им, смущенно улыбалась

доброжелательным шуткам пассажиров; у него до сих пор

почему-то больно сжималось сердце при воспоминании об

этой ее улыбке. Позднее попутчики спросили его, была ли та

девушка, что ехала с ним, его невестой, а он ответил что-то