Пятнадцать поцелуев

— Проходи, проходи, Вера. Сашка в душе, скоро будет. Чайку?

— Если можно. Вы простите, что я так нагрянула...

— О, да ты что, мы гостям рады. Особенно таким симпатичным.

И дед направился на кухню, напевая под нос:

— Я пришёл к тебе с приветом, утюгом и пистолетом. Вера, ты печенье овсяное любишь?

— Люблю.

Почему-то тут мне захотелось улыбаться. От Виктора Михайловича веяло оптимизмом, хотя его жизнь наверняка не была сладкой. Как говорится, жизнь протянется — всем достанется. Мне вон уже в двадцать по голове прилетело.

— А ты чего такая смурная? Случилось чего? — почувствовал Сашин дед.

— Да так... — я замялась, не зная, имею ли право вываливать на людей свои неурядицы.

— Ну, если секрет, не говори. А вообще, когда поделишься с кем-то, легче становится. Я ж не знаю, что у вас там за тайны. С Сашкой проблемы?

— Нет, с Сашей всё здорово. Просто родители... Я сегодня узнала, что отец маме изменяет, и, оказывается, уже давно. Просто она молчала, изображала перед всеми идеальную семью. И передо мной тоже.

— Семён Семёныч, — задумчиво протянул Виктор Михайлович, присаживаясь на стул напротив. — Да-а, дела.

Я вздохнула.

— Не знаю, что делать.

— А что делать? Поплакать и жить дальше. Родители сами во всём разберутся.

— Ну конечно, разберутся. Они всегда так и делают. Если это выгодно для бизнеса, связей, позиции в обществе.

— А ты, Вера, кажется мне, всё время стараешься их победить и научить жизни. А просто несчастных людей в них не видишь. Ласково с ними надо, с любовью.

— А они ко мне разве с любовью?

— Так потому всё, что в них самих любви мало. Не от жадности они, а от скудости. А ты подобрей с ними будь. Нельзя на родителей обижаться. Им тоже поддержка нужна и ласковое слово. И корни свои вырывать нельзя. Слышала притчу про дерево без корней?

Я покачала головой, чувствуя подступающие слёзы и опуская голову, чтобы скрыть это.

— Если вырвать корни, что будет? Дерево без корней по свету носит, да толку мало.

— Но я не могу их простить. И понять не могу.

— Надо учиться. Никто не говорит, что сразу получится, это не происходит за пять минут. Иногда на это уходят годы. Но зачем носить с собой всюду эти камни — обиды, злость, разочарования? Тяжело с ними, неудобно, а бросить их, отказаться от них мы ни за что не соглашаемся. А ты прости и отпусти. И где болит — пройдёт.

Я на мгновение закрыла лицо руками. Глубоко вдохнула.

Ну вот, пришла к человеку и испортила ему настроение.

Но Виктор Михайлович, дав мне возможность прийти в себя, поставил на стол чашку чая — ту же, что в прошлый раз, и мягко сказал:

— У каждого в жизни своя война. Не суди родителей.

Помолчав, он добавил:

— Они про вас с Сашкой знают?

Покачала головой, не поднимая глаз.

— Я так и думал. Не одобрят. Понимаешь ли, в его случае будущее — это то, что он достигнет себе сам, без помощи пап и мам.

Я не знаю, как и почему — но он понял. Всё понял. Как будто мог читать мысли. И то, что пока не знал Саша, уже понимал его дедушка. Вот только я совсем не была согласна с его словами.

— Вы думаете, что мы не пара, но это не так. Я очень хорошо отношусь к Вашему внуку и нам интересно вместе.

— Я понимаю, — понятливо покачал головой он и больше ничего не сказал на этот счёт. — Не грусти, Вера. Проблемы решатся, а радоваться всегда есть чему. Вот ты заметила, какое сегодня небо?

— Небо? Небо как небо.

— А какого цвета?

Я напряглась, вспоминая, но, нужно признаться, на небо жители больших городов смотрят крайне редко. Чаще — под ноги, на витрины, порой — на встречных прохожих. А небо — ну что на него смотреть?

— Красивое. Голубое с небольшими облачками. И солнце светит, заметила? А ведь уже ноябрь!

Ответить я не успела. На пороге появился Сашка — с мокрыми волосами, но в рубашке и брюках. Виктор Михайлович не смог это не прокомментировать:

— Любовь взялась лепить из юноши молодого человека.

— Дед, ну хватит, — тут же смутился парень, а я улыбнулась.

— И что ты на меня смотришь, как на врага народа? Как Ленин на буржуазию. Я правду говорю. Вера подтвердит.

— Привет, — только и сказала я в ответ, чувствуя себя уже не так одиноко.

— Хорошо, когда молодой человек опрятно одет, согласитесь? Тем более для этого теперь есть все условия. Сейчас все за собой следят. Вещи доступные, косметика доступная. Все ходят яркие, сытые и накрашенные. Хочешь — джинсы с дырками, хочешь — на голове кавардак или краска зелёного цвета. Вот что в вашем, молодом понимании, значит свобода. Никто ничего не стыдится. И то, о чём раньше молчали, теперь кричат вслух.

— Ну, дед, время такое. Дух нынешнего времени так проявляется, — произнёс Саша, наливая себе чая и подсаживаясь ко мне.

— Дух нынешнего времени в том, что пустозвонство и глупость лезут в глаза, выставляются напоказ, превозносятся. А хороших людей меньше не стало, их просто не так заметно.

— Ну, вот я и принарядился, чтоб нас заметнее стало, — засмеялся парень, подмигивая мне.

— У вас какие планы, молодёжь?

Саша перевёл на меня взгляд, безмолвно согласовывая предложение, и произнёс вслух:

— Погуляем. Погода хорошая.

— Ну, ты подсохни сначала.

— Ладно, ладно, — изображая недовольную покорность, состроил гримасу Саша и взялся за чай с бутербродами.

А через двадцать минут мы сорвались и отправились гулять. Несмотря на то, что Сашины волосы ещё были сыроваты, он натянул шапку и, схватив меня за руку, потянул за собой. И уже в лифте спросил:

— Ты как? Что случилось?

И я рассказала всё по второму кругу, чувствуя, что на этот раз слова даются мне легче.

Он молча слушал, да и вряд ли в этой ситуации можно было бы посоветовать что-то определённое.

— Поехали, — вместо этого сказал он.

— Куда? — изумилась я, едва за ним поспевая.

— Знаю я одно место.

Выспрашивать было бесполезно. Но через сорок минут я узнала — мы приехали в Коломенское. Это был будний день, поэтому людей вокруг было немного, и они были рассредоточены.

Мы шли, держась за руки, и внутри было странное спокойствие...

— Как же здесь тихо, — задумчиво произнесла я.