Пятнадцать поцелуев

И как я увижусь с Сашей? Мы же специально просили с ним общие смены.

На звонок в дверь никто не ответил. Я прислушалась — тишина. Позвонила ещё раз, постояла пару секунд и уже почти ушла, как там, за дверью, как будто бы послышались шаги. И дверь отворилась. За ней стояла Алёна — но как будто другая, не та, которую я всегда знала.

В каком-то выцветшем мятом халате не первой свежести, с нечёсанными волосами и хмурым выражением лица. Признаюсь, я никогда не видела её такой, и эта картина повергла меня в лёгкий шок, отчего я даже не сразу смогла поздороваться.

А она стояла и смотрела на меня с равнодушно-усталым видом, будто хотела спросить: «Чего надо?»

— Привет, — наконец выдавила из себя я, не решаясь спросить, всё ли в порядке.

По всему было видно, что нет.

— Ну привет, — сказала она в ответ, шире открывая дверь и безмолвно приглашая войти.

Я повиновалась. Теперь уже не мне хотелось излить ей душу, а, скорее, узнать, что случилось у неё.

В квартире было грязно и пахло затхлостью. Кровать не застелена — это я мельком успела заметить, проходя мимо открытой двери спальни. Алёна повела меня на кухню, разгребла стол от окурков и пустых грязных чашек.

— Ты что, куришь? — спросила я, и это прозвучало так, будто я упрекала её в чём-то запредельном. Я не хотела, так получилось.

— Иногда. У меня тут ребята были, я не успела убрать, — спокойно отреагировала она. — Чай будешь?

— Нет, — тут же отказалась я.

Она хмыкнула. Поняла, что я брезгую.

Стыдно было признаться, но это так. Мне даже находиться в этой комнате было как-то не по себе. Казалось бы, та же квартира, где пару месяцев назад мы познакомились с Сашей. Та же Алёна, с которой мы тесно дружили и вместе сидели на парах. А теперь она уже пару недель не появляется на занятиях, да и выглядит странно.

— Ты же беременна, — тихо сказала я, наблюдая, как она равнодушно сметает окурки в мусорку.

— Уже нет, — ответила холодно.

— Это как? — опешила я. И тут же с ужасом озарившей меня догадки произнесла: — Ты всё-таки решилась на это? Сделала аборт?

— Нет. Просто выпила лишнего, мне стало плохо. А потом выкидыш. И хорошо. Я бы всё равно от него избавилась. Токсикоз был жуткий.

Я слушала её и просто не могла поверить, что об этом можно рассуждать так спокойно. Ну, был ребёнок — и нету. И не надо. Зато теперь все проблемы решились.

Почему для кого-то ребёнок — проблема, а кто-то ждёт и мечтает об этом, но ему не даётся? Есть много вопросов, на которые мы вряд ли получим ответы. Не в этой жизни уж точно.

— Вот только не делай такое скорбное лицо. Тебе меня не понять. Лучше скажи, у тебя пару косарей не будет? В долг, разумеется. Я отдам.

Я мотнула головой. Потом, словно очухавшись, полезла в сумку и извлекла полторы тысячи.

— Вот. Ещё есть на карточке. А тебе зачем?

— Да так, жрать нечего. А ко мне Илюха придёт вечером, будет опять возмущаться.

— А Илюха — это кто?

— Ну, вроде как мой новый парень. Хочешь, покажу?

И показала. Несколько фото на телефоне.

Странный такой тип — крашеный блондин, явно претендующий на звание модника, в шапке, смещённой на затылок, с проколами в брови и носу, в татуировках.

— Никогда бы не подумала, что это твой типаж... — только и сказала я.

Особенно после Глеба. И даже Слава был лучше.

Может, она действительно надышалась в клубе во время пожара? Но Алёна сказала, что их к тому моменту давно уже там не было...

— Ну а у вас там как с Сашей? — перевела разговор Алёна. — Всё ещё ходите за ручку?

— Мы поругались, — честно ответила я, хотя откровенничать как-то уже расхотелось.

— Сильно?

Я пожала плечами. Пока оценить масштабы довольно трудно. Я ведь не знаю, насколько он гордый.

— Из-за чего? — продолжала допрос Алёна.

— Он узнал, что я скрывала свой... как бы сказать... социальный статус.

— А-а-а, ну понятно. Мужики — они гордые. Это тонкая материя.

— Ты же его лучше знаешь, скажи, есть шанс, что он поймёт меня?

Теперь плечами пожала Алёна.

— Не знаю. Но, знаешь, подруга, скажу тебе честно: от такой любви, как у вас, хорошо умирать. А жить нужно в спокойной температуре. Я тоже без Глеба жить не могла, и чем обернулось? Его жизнь осталась прежней, моя — перевернулась с ног на голову.

Я хотела заметить, что между её и моей историей есть как минимум два существенных различия. Саша — не Глеб, он куда более ответственный и чуткий. Да и до столь близких отношений, которые были у Алёны, мы бы не скоро дошли.

Но как ей объяснить, что даже жар самой лютой боли от любви мне дороже, чем здоровая комнатная температура? Что я не могу любить из-за статуса, денег, «потому что так надо». Только в любви горят глаза и вырастают крылья.

Разговор мы не закончили. Я не стала ничего объяснять, Алёне сказать было больше и нечего. Она забрала деньги и, пряча глаза, сообщила, что скоро придёт её Илюха и надо успеть пожарить картошки.

Я намёк поняла и быстренько удалилась.

Это была не моя Алёна. Не та подруга, с которой мы понимали друг друга. Чужой человек.

Столько потерь было вынести трудно. И всю обратную дорогу домой я ревела, не замечая взгляды прохожих. Их было мало — взглядов. В Москве давно царит равнодушие. Серые стены, серая погода, серые лица...

Я не всегда пессимист, но сегодня и моя душа была окрашена в этот цвет. А, как известно, наш внутренний цвет окрашивает и наше видение мира.

Очередной «пощёчиной» стала и домашняя сцена. Отец и мать были дома, ругались. Кто-то что-то кричал про развод, мать опять упрекала за любовные связи на стороне. Заметив меня, спросила, где я была, но я лишь грубо бросила:

— Не твоё дело, — и хлопнула дверью перед её носом.

Пусть сначала со своей жизнью разберутся.

В последнее время слово «развод» эти стены слышали всё чаще. А вместе с ним и кучу других — о разделе имущества, кто чего достиг на самом деле и кому чем обязан. При этом мама с приятной улыбкой и непроницаемым лицом продолжала играть на публику в идеальную семейную жизнь, до последнего не желая выходить из роли, как из любимого платья, не замечая, что оно давно стало мало и трещит по швам.